Сесиль. Амори. Фернанда

— Как я уже говорила вам, мой друг, Клотильда просто ангел. Мы в самом деле прекрасно поступили, поженив этих детей. Если бы вы только знали, какими трогательными заботами она окружает своего мужа! А он, наш Морис, как он умилен ее вниманием! С каким волнением в голосе он благодарит ее! С каким глубоким чувством говорит, взяв ее за руки: "Добрая моя Клотильда, простите меня, я огорчаю вас!.." О, теперь нам понятны эти слова, которые он без конца повторяет; мы знаем, за какую провинность он просит прощения.

— Но я, — возразил г-н де Монжиру, — я абсолютно ничего не знаю, и так как вы оставили меня, чтобы рассказать обо всем, надеюсь, дорогой друг, вы попробуете справиться со своим волнением и, собравшись с мыслями, изложите все по порядку.

— Да, вы правы, — отвечала г-жа де Бартель, — перехожу прямо к делу. Так вот, слушайте.

Совет г-на де Монжиру был столь же бесполезен, сколь смешным было обещание следовать ему.

III

И в самом деле, г-жу де Бартель, как, наверное, уже можно было успеть заметить, Небеса наделили прекрасным сердцем, но на редкость непоследовательным умом. Ее речь, исполненная, впрочем, тонкости и оригинальности, перескакивала обычно с одного предмета на другой и достигала цели — если все-таки достигала — лишь после множества отклонений в сторону. Ее собеседникам приходилось с этим мириться, следуя ее рассуждениям в самых разных направлениях, а ход этот напоминал передвижение коня на шахматной доске; те, кто ее знал, умели как-то ориентироваться, вернее, возвращать ее на истинный путь, но те, кто видел ее впервые, вынуждены были вести бессвязную беседу, до того утомлявшую их, что они вскоре прекращали разговор. А в остальном это была прекрасная женщина; ее подлинные качества ставили в пример, а это большая редкость в свете, где обычно довольствуются видимостью этих качеств. Непоследовательность в мыслях, за что мы сейчас только ее упрекали, в итоге придавала разговору с ней нечто неожиданное, однако в этом не было ничего неприятного для тех, кто, вроде г-на де Монжиру, не спешил добраться до конца беседы. То была натура непредсказуемая и чистосердечная, и эти чистосердечие и непредсказуемость сохранили очарование непосредственности. То, что она думала, срывалось у нее с языка, как вырывается перенасыщенное газом вино из бутылки, когда открывают пробку; а между тем, поспешим сказать это, великосветское воспитание, обычаи высшего общества приглушили те ее врожденные свойства, которые, если довести их до крайности, могут стать пускай не изъяном, но, во всяком случае, причинять неудобства своей необузданностью и беспорядочностью. Фальшивые условности — неизбежное следствие правил благовоспитанности — тут же возвращали ее к общепринятым интересам, к прописным истинам общественной гармонии; и лишь когда речь шла о незначительных вещах или когда ее задевало чье-то лицемерное либо недоброжелательное слово, г-жа де Бартель давала, если можно так выразиться, волю особенностям своего характера. Однако при всей непоследовательности этой знатной дамы в ее голосе, взгляде, да и во всем поведении проскальзывала уверенность женщины, привыкшей царить у себя в гостиной и главенствовать в чужих гостиных; если легкомыслие ее решений вступало порой в противоречие с важностью обсуждаемого предмета, если странность ее суждений вынуждала рассматривать тот или иной вопрос с иной точки зрения по сравнению с ее собственной, все, тем не менее, неизменно ощущали главное: от нее исходила такая беспредельная доброта, намерения ее были столь благожелательны, что окружающие всегда готовы были подчиниться ее воле, настолько они были уверены в чистоте ее сердца и в том рвении, с каким осуществлялось все, что задумывалось ею. Достигнув возраста, когда всякая здравомыслящая женщина понимает, что иных способов нравиться у нее нет, кроме как проявляя свое благодушие, она не отрицала, что ей пошел шестой десяток, но чистосердечно добавляла, что чувствует себя такой же молодой, как в двадцать пять лет. Никто и не думал опровергать ее. Она была деятельной, бодрой, подвижной и с такой безукоризненной грацией угощала гостей чаем, что, возможно, и в самом деле этому осеннему цветку не хватало лишь весеннего солнца.

Возвращаясь вследствие нетерпеливых настояний графа к интересующему ее предмету, г-жа де Бартель продолжала:

— И для Клотильды и для меня, дорогой граф, как вы знаете, жизнь Мориса — это все. Его счастье — это наше счастье, мы на все смотрим его глазами, наши воспоминания и наши надежды на будущее связаны только с ним. Так вот, да будет вам известно, вам, кого эта бесконечная сессия приковала к Люксембургскому дворцу, да будет вам известно, что со времени нашего переезда сюда мы тщетно пытались узнать, какое горе опустошило сердце нашего бедного Мориса, — вы, конечно, помните, что он стал печален, задумчив, мрачен.

— Прекрасно помню. Продолжайте, дорогой друг.