Сесиль. Амори. Фернанда

— Дурную компанию, дурную компанию, — повторила баронесса, снова уклоняясь на добрую сотню льё от предмета разговора.

— Да, дурную компанию, я готов повторить это и абсолютно уверен в том, что говорю, — продолжал граф, причем присущее ему взвешенное спокойствие уступило, вопреки его воле, лихорадочному возбуждению, не укрывшемуся от г-жи де Бартель.

— Доказательство, надеюсь, не в том, что вы встречаетесь с ними там, где они бывают, — с живостью заметила баронесса.

Граф невольно закусил губы, подобно министру, в пылу ораторского вдохновения позволившему себе вдруг сказать какую-нибудь опасную истину; однако верх тотчас одержало невозмутимое спокойствие пэра Франции, и он ответил, улыбаясь:

— Я, сударыня? Вы забываете, что мне шестьдесят лет!

— Молодым бывают в любом возрасте, сударь.

— С моим-то характером?

— Вы были в Гранво, сударь, к тому же я сейчас вдруг подумала, какой интерес вам обвинять этих бедных молодых людей, которых лично я нахожу весьма приятными?

— Какой интерес? И вы еще спрашиваете? — с жаром возразил граф. — Морис умирает, и вполне возможно, что состояние, в каком он находится, связано с дурным примером, который они ему подали!

— Ах, вы правы, дорогой друг, подобный довод извиняет ваше предубеждение; и все-таки на чем основано это предубеждение? Если оно резонно, я готова разделить его.

— Эти молодые люди, — сказал граф, вынужденный дать какое-то объяснение, — принадлежат к знатным семьям, хотя знатность господина Фабьена совсем недавнего происхождения.

— Времен Империи, не так ли? — спросила г-жа де Бартель, презрительно вытянув губы. — Пушечная знать, которой суждено развеяться как дым.

— Хуже того, хуже того! — воскликнул граф, обрадовавшись тому, что г-жа де Бартель дала ему новый повод наброситься на Фабьена, казалось предмета его особой ненависти. — Фуражная знать, ясельное баронство. Его отец был главным смотрителем складов, уж не знаю каких.

— Однако все это не имеет ничего общего с обвинениями, выдвинутыми вами, дорогой граф, против этих молодых людей, к тому же в Палате вы ежедневно пожимаете руку людям, которые вышли неизвестно откуда и продавали далеко не солому или сено.

— Ну хорошо! Раз вы того желаете, скажу: мне известно, что господин Фабьен предпринимает неподобающие действия по отношению к молодой и красивой женщине.

— И вы ее знаете? — с живостью спросила г-жа де Бартель.

— Ни в коем случае; но я знаю одного обходительного человека, который проявляет интерес к этой женщине и которому домогательства этих господ сильно досаждают.

— И вы можете назвать имя этого обходительного человека.

— Было бы нескромно с моей стороны исполнить вашу просьбу, дорогая баронесса, — жеманно сказал граф, — ибо этот обходительный человек…

— Он женат? — спросила г-жа де Бартель.

— Что-то вроде этого, — ответил г-н де Монжиру.

— Хорошо, — сказала баронесса, скрестив руки и устремив на графа насмешливый взгляд. — Хорошо, это может послужить достойным ответом недоброжелателям пэрства. Подумать только, наши государственные мужи, судя по всему, наделены редкими способностями, ибо их всеобъемлющие умы обладают даром совмещать ничтожный будуарный скандал с важными парламентскими вопросами.

Господин де Монжиру почувствовал надвигающуюся грозу и поспешил в качестве громоотвода воззвать к материнским чувствам.

— Дорогая баронесса, — заявил он, — вы забываете, что речь идет о нашем милом Морисе, и ни о чем другом.

При этих пылких словах сердце баронессы растаяло, и любовница снова стала матерью.

— Если бы я была ревнива, — заметила она, не будучи, однако, в силах сразу покончить с зародившимися у нее подозрениями, — я решила бы, что вы не такое уж незаинтересованное лицо, как утверждаете, высказывая свое мнение об этих молодых людях; но я великодушна, к тому же, признаюсь вам, в эту минуту сердце мое целиком принадлежит Морису. Так вот, мой сын услышал произнесенные вслух имена Леона де Во и Фабьена де Рьёля, хотя, казалось, ничего не видел и не слышал; мы думали, что он заснул, а он живо повернулся и приказал впустить их.

— Судя по всему, их имена произвели настоящую революцию, — с важностью изрек граф.

— Вот именно, и это в какой-то мере примиряет меня с ними.

— Революции подобны электрическим разрядам, они гальванизируют даже трупы! — воскликнул пэр Франции с таким пафосом, словно он выступал в Палате.

Затем, умолкнув внезапно с чисто парламентским спокойствием оратора, только что призванного председателем к порядку, он принял неприступный вид, соизволив произнести всего несколько слов:

— Продолжайте, дорогой друг, я вас слушаю.