Сесиль. Амори. Фернанда

Экипаж, соответствующий сезону (то есть открытая коляска летом, крытая зимой, причем самой изысканной формы и почти всегда темно-коричневая), слуги, одетые на английский манер во все черное; упряжка великолепных серых лошадей в яблоках, черная, покрытая блестящим лаком сбруя с едва заметными серебряными прожилками, свидетельствовали если не о высоком положении, то, по крайней мере, об отменном вкусе женщины, какую видели по вечерам выходящей под перистилем Оперы или Итальянского театра, а иногда по утрам — у малой двери церкви Святого Рока. Зеваки, которые судят обо всем поверхностно и завидуют внешнему виду, никогда не зная сути и полагая, что счастье состоит в роскошных развлечениях, говорили, заметив, как молодая, красивая, элегантная особа легко соскакивает с экипажа: "Вот поистине счастливая женщина!"

Но главное, что придавало Фернанде видимость безупречно воспитанной женщины, — это чистота и легкость ее речи, уверенная манера держать себя, очарование походки, простота туалета и аристократичность. Суждения ее, высказанные общедоступными словами, что само по себе уже редкость, всегда отличались логичностью, хотя и были весьма смелыми; о какой бы тонкой грани искусства ни вставал вопрос, она неизменно высказывалась с превосходством бесспорного вкуса. В отношении музыки замечания ее отличались такой профессиональной точностью и тонкостью чувств, что никто не оспаривал ее суждений. А когда она садилась за фортепьяно, не заставляя себя долго упрашивать, а иногда и просто сама по своему желанию, первая же ее прелюдия обнаруживала вдохновенный талант. Редкие избранники допускались в ее мастерскую, но те, кто по особой милости побывал там, утверждали, будто ее полотна наверняка подправляет какой-то великий художник из близкого окружения, и полагали, что это ее любовник. Так что она умела хвалить и хулить, и все это было не то что справедливее, но все-таки с большей долей верности, чем делают те, кто причастен к злосчастному ремеслу, именуемому критикой. В литературе Фернанда отличалась строгостью вкуса; легковесных книг она читала мало. Ее библиотека состояла из многих произведений великих писателей всех времен. Поэтому с точки зрения суждений, ума и манер Фернанда не только не уступала самым выдающимся и наиболее известным светским женщинам, но кое в чем и превосходила их.

В полной ли мере отвечали ее душевные качества ее интеллекту? Об этом могли бы судить только ее близкие друзья, исправив ошибку или, наоборот, подтвердив мнение тех, кто знал ее лишь отчасти и кто считал злым не ее сердце, — никто не мог называть ни одного дурного поступка с ее стороны, — а хотя бы язык.

Но вот вопрос: была ли Фернанда обязана своим успехом собственному очарованию и красоте или же талантам? Что поражало в ней больше всего: ее всем очевидная грация или качества, открывавшиеся в ней при ближайшем знакомстве? Кто воспитал ее, помог достичь таких высот элегантности? Откуда она явилась? Кто ввел ее в круг светских львов? Увы! Ко всем этим вопросам, остававшимся без ответа и вызывавшим отчаянное любопытство даже самых близких ее друзей, следовало добавить еще один — его не поднимал никто, хотя он приобретал огромную значимость для любого, кто был знаком с этой замечательной женщиной, — какие чувства волновали главным образом ее душу? Разумеется, сила и возвышенность ее души были всем известны, но кто проник в ее тайны, кто с уверенностью мог утверждать, что в этой жизни, окруженной обожанием и казавшейся такой счастливой, не было скрытых горестей и обильно пролитых слез? Ну а пока на поверхности этого существования все выглядело блестяще, оно, подобно прекрасному озеру с прозрачными водами, отражало, казалось, лишь солнечные лучи.

Вместо того чтобы сразу проводить Фернанду в гостиную, где, как полагал Леон де Во, ее ожидали, он, выйдя из экипажа, повел ее в сад под предлогом показать ей его красоты, а на самом деле для того, чтобы отодвинуть подальше затруднительный момент, который неизбежно должен был наступить. Полностью занятый то ли собой, то ли Фернандой, он не осмелился сказать ей о той важной обязанности, какую ей предстояло выполнить, о предназначавшейся ей высокой роли; он все время говорил себе: "Это будет потом", и вот теперь, когда наступил тот самый миг и Фернанде надлежало появиться на сцене, у него недоставало смелости заговорить. Полагаясь на отвагу своего друга и на удачный случай (который так часто бывает благосклонен к безумцам, ибо безумцы слепы, как и он), Леон де Во безрассудно, с привычной ему светской непринужденностью собирался разрешить один из самых деликатных общественных вопросов, какие когда-либо поднимались, — иными словами, ввести куртизанку в достопочтенную семью. Неустанно нахваливай своей прекрасной спутнице красоту этого владения, травяной ковер лужайки, зеркало пруда, живописность открывающегося вида, он помог ей взойти на крыльцо, пересек вместе с ней вестибюль и открыл перед ней дверь в гостиную; увидев там Фабьена, Фернанда, казалось, успокоилась.