Сесиль. Амори. Фернанда

Фернанда бросила на молодых людей выразительный взгляд, словно спрашивая у них разъяснения этих речей и ключ к той загадке, что с каждой минутой становились все непонятнее для нее. А тем временем г-жа де Бартель мысленно утвердилась в благоприятном мнении, с первого взгляда сложившемся у нее о необычной женщине, с которой несчастью угодно было свести ее.

— Сударыня, — начал Леон де Во, отвечая на немой вопрос, адресованный ему, и указывая на г-жу де Бартель с видом глубочайшего уважения, — это мать, которой доставит радость быть обязанной вам счастьем своего сына.

Было в этих словах и особенно в тоне — серьезном и простодушно-плутоватом — что-то до того смешное, что при любых других обстоятельствах Фернанда несомненно почувствовала бы приближение одного из тех неудержимых приступов смеха, каким она иногда поддавалась; но на этот раз она только улыбнулась, причем улыбка едва тронула ее губы. Женщина, представленная ей как мать, опасающаяся за жизнь сына, была в своих уверениях столь безыскусна и правдива, а отражавшаяся на ее лице словно вопреки ее воле печаль была так глубока, что Фернанда смутно почувствовала душой: за этой казавшейся смешной авантюрой скрывается реальный повод для скорби, а может быть, и глубочайшее несчастье. Поэтому она с предельной доброжелательностью попросила г-жу де Бартель объясниться.

И та, постепенно забыв принятое ею решение сохранять свое аристократическое величие, следить за строгостью речи и обдуманного заранее поведения и поддавшись, сама того до конца не сознавая, чарам Фернанды, ответила со свойственными ей добродушием и легкомыслием:

— Дело в том, что он вас любит, бедный мальчик, да, сударыня, он любит вас, и любовь, что вы ему внушили, довела его до полного истощения, повергла в исступление, справиться с которым нет никакой возможности. Ему угрожает смерть, сударыня; но раз вы проявили такую доброту, согласившись принять наше предложение и приехать провести несколько дней с нами, с ним…

Удивление и возмущение Фернанды были столь выразительны, что г-жа де Бартель, заметив, какое жестокое оскорбление она нанесла молодой женщине, схватила руку куртизанки и, сжав ее с невольной симпатией, воскликнула:

— Ах, сударыня! Проявите сострадание к боли, что вы причинили, быть может сами того не ведая, и будьте уверены, что мы сумеем оценить и воздать должное за все, что ваша доброта и ваша снисходительность…

Фернанда страшно побледнела, и тут только при виде ее бледности г-жа де Бартель поняла, до какой степени слова, только что произнесенные ею, в определенном смысле оказались неприличны; она вдруг остановилась, пробормотала что-то невнятное и почувствовала еще большее волнение, услышав, как Леон сказал Фернанде вполголоса, желая, верно, отомстить за полученный минутой раньше щелчок:

— Теперь, сударыня, надеюсь, вы все поняли, не так ли?

Полнейшее отсутствие такта ранило обеих женщин в самое сердце, и каждая постаралась сделать над собой немыслимое усилие, чтобы сдержать упрек, готовый, казалось, сорваться с губ, но отразившийся только во взгляде.

Что же касается Фабьена, то он выглядел всего лишь зрителем, наблюдающим какую-то сцену из комедии; ему было понятно взаимное смущение знатной дамы и куртизанки, и, поскольку, что бы там ни говорили, дружба, как правило, делает нас слепыми лишь в отношении достоинств наших друзей, он счел, что при данных обстоятельствах из всех троих именно Леон, учитывая его роль вздыхателя, выглядел наиболее смешным.

Что же касается Фернанды, то впечатление, произведенное на нее непреднамеренно жестокими словами г-жи де Бартель, молниеносно улетучилось, во всяком случае, так казалось. Внутренняя решимость, светившаяся в ее глазах, придала осанке молодой женщины горделивость, лишь подчеркивавшую свойственную ее натуре добропорядочность, что возвышала все ее поступки; осторожно отстранив руку г-жи де Бартель, она ответила, и голосом, и выражением лица строго соблюдая необходимую меру такта:

— Сударыня, я не смогу, не проявив, быть может, несправедливости по отношению к вам, говорить сейчас так, как подобает по моим понятиям. И потому я обращаюсь не к вам, а к господину де Рьёлю и господину де Во, которые привезли меня сюда.

И, повернувшись к двум друзьям, она продолжала со спокойным достоинством:

— Дерзость, на какую вы отважились, господа, нисколько не удивляет меня, хотя я оказываю вам честь, считая вас все-таки неспособными с умыслом поставить женщину в унизительное положение перед другой женщиной, заставив тем самым понести незаслуженное наказание. Это еще одна подлость, совершаемая вами по отношению к тем слабым существам, каких вы соблазнами, хитростью, неожиданными уловками с детских лет лишаете добродетелей, составляющих единственную силу их пола, каких вы подстерегаете у порога юности порой прежде, чем они войдут в разум; вы стремитесь сначала испортить их, чтобы затем присвоить себе право осыпать их оскорблениями и обливать презрением; а между тем, повторяю, ни один из вас не имел права ставить меня в такое положение, в каком я сейчас здесь оказалась.