Сесиль. Амори. Фернанда

— Нет, сударыня, нет, ибо в своем бреду он называет вас, обвиняет в неблагодарности, в вероломстве, в предательстве, да мало ли в чем еще!

Сцена грозила обернуться личной ссорой, которую г-н де Монжиру по неосторожности собирался устроить Фернанде, но баронесса одним словом поставила своего бывшего возлюбленного на место, напомнив о приличиях.

— Господин граф, — с достоинством сказала она, — вы забываете о моем присутствии, о том, что госпожа Дюкудре находится в доме моего сына и вашей племянницы и что, если вы желаете потребовать от нее какого-то объяснения, то здесь не место и не время делать это.

— Да, да, дядя! — воскликнула Клотильда, не догадываясь о чувствах, обуревавших г-на де Монжиру. — Умоляю вас, давайте думать сейчас только о Морисе.

— Морис! — откликнулась Фернанда. — Так больного зовут Морис?

— Да, сударыня, — отвечала баронесса. — Стало быть, вы не знаете, где находитесь? Я баронесса де Бартель.

— Морис де Бартель! — воскликнула Фернанда. — Ах, Боже мой, Боже, сжалься надо мной!

С этими словами она поднесла ладонь ко лбу и, пошатнувшись, упала без чувств на руки Клотильды и баронессы: увидев, что Фернанда побледнела и стала оседать, они поспешили к ней на помощь.

VII

Придя в сознание, женщина, причинившая столько волнений семейству г-жи де Бартель, вспомнила о положении, в каком она оказалась не по своей вине. Собравшись с духом, она вновь обрела ясность мысли и привычным усилием воли вернула себе уверенность, ту самую уверенность, благодаря которой любой, кто не стремился постичь суть ее существования, считал жизнь Фернанды безоблачной и безбурной.

Мало того, Фернанда завоевала себе определенное место в парижском обществе: под этим следует разуметь тот круг богатых молодых людей, благородных и элегантных, с бульвара Итальянцев задающих тон всему свету. И хотя за Фернандой числилось мало интимных связей, она слыла королевой если не у себя в будуаре, то, по крайней мере, в своей гостиной — средоточии просвещенных людей, добивавшихся чести быть представленными ей, как некогда добивались чести быть представленными Нинон де Ланкло. Окружение Фернанды, таким образом, являло собой самый настоящий королевский двор, своего рода особняк Рамбуйе, но без его ложного филологического пафоса и литературных страстей, судилище вкуса, через который обязаны были пройти люди, претендующие на элегантность или на ум; принятое там суждение, равносильное приговору, распространялось затем среди артистов и светских людей. И в результате ужин у Фернанды заслужил высокую репутацию, а потому и в самом аристократическом салоне Сен-Жерменского предместья и в самой элегантной мастерской художника новых Афин, не стесняясь, открыто говорили: "Вчера я ужинал у Фернанды", а если спрашивали, с кем, то названные гости почти всегда оказывались из числа самых именитых людей Франции. Так что Фернанде, по всей справедливости, между тем столь редко встречающейся у нас, было уготовано совершенно особое положение: ее не ставили в один ряд с женщинами, называемыми просто содержанками, хотя, конечно, и не оказывали ей того почтения, с каким относятся обычно к замужним женщинам, пусть даже прослывшим весьма легкомысленными.

Однако нужда в этом падшем ангеле, испытываемая в доме Фонтене-о-Роз, заставляла проявлять к Фернанде ту неосознанно нежную заботу, с какой обычно относятся к своим родным или к самому себе. Увидев, что Фернанда упала в обморок, г-жа де Бартель с Клотильдой не пожелали — то ли из опасения, то ли из предосторожности — положиться на своих горничных, чтобы привести ее в чувство; оказывая ей эту маленькую услугу, расстегивая и застегивая ее одежду, они сами сумели убедиться в том, что хороший вкус у Фернанды был вовсе не внешней видимостью туалета, напротив: врожденная привычка к роскоши проявлялась у нее в той утонченности мельчайших деталей, какую по-настоящему могут оценить лишь женщины, сами обладающие пристрастием к ней; пожилую даму высшего света это открытие завело так далеко, что она даже заподозрила Фернанду в принадлежности к знатному роду, ей подумалось, что присвоенное или, вернее, заимствованное имя, известное всем, скрывало громкое родовое имя.