Шаги по стеклу

Он сел и обвел взглядом комнату. Потом встал, чтобы посмотреть коллекцию пластинок. Похоже, там не было ничего современного: множество старых дисков «Роллингов», еще больше «Лед Зеппелин» и «Дип Перпл», «Пинк Флойд» среднего периода, ранний Боб Сигер. Самым свежим, по-видимому, был «Мит Лоуф». Забавно. Скорее всего, пластинки принадлежали другой девушке, хозяйке квартиры, которая уехала в Америку.

Он снова вернулся к изучению книжных полок.

В это время на Сент-Джон-стрит, возле здания Городского университета, в четверти мили к югу от развилки Пентонвилл-роуд и Аппер-стрит, некто в черной коже и в черном защитном шлеме с опущенным дымчатым стеклом присел на корточки возле стоящего у тротуара мотоцикла «БМВ PC-100». Потом он распрямился и посмотрел в северном направлении, куда ехал на предварительно назначенную встречу; однако четверть часа назад мотоцикл забарахлил, не дотянув до Хаф-Мун-Кресент. Байкер выругался, снова нагнулся и отверткой подкрутил что-то в карбюраторе. На номерном знаке читалось: СТК-228Т.

Теперь Грэм взялся за «Этику». Быть застигнутым с такой книгой в руках совсем не зазорно. У Слейтера, естественно, на этику также был собственный взгляд, равно как и на все остальное. Его жизненная философия, говорил он, базируется на этическом гедонизме. Этой морально-этической концепции неосознанно следует, по сути дела, любой приличный, незашоренный, умеренно информированный индивидуум, способный наскрести достаточно нейронов. Согласно этическому гедонизму, человек должен получать наслаждение везде, где только можно, но при этом не бросаться с головой в омут разврата, а вести себя уравновешенно, с разумной долей ответственности, не теряя из виду более общие моральные ориентиры, принятые в социуме. «Живи в свое удовольствие, не делай гадостей, придерживайся политики левого толка и шевели мозгами – вот к чему сводится эта система», – объяснил тогда Слейтер. Грэм кивнул и заметил, что это, пожалуй, даже легче сделать, чем сказать.

Книга по этике ему очень скоро наскучила и была возвращена на прежнее место – она оказалась еще более туманной и сложной, чем марксистский опус по экономике. Грэм присел на кушетку и взглянул на часы. Двадцать пять минут пятого. Подняв с пола папку, он положил ее на колени и уже собрался открыть, чтобы Сэра, войдя, застала его за изучением рисунков, а еще лучше – за нанесением последних штрихов: в папке, на самом дне, лежали карандаш и ручка. Но потом он передумал: в отличие от Слейтера он был начисто лишен природной склонности к лицедейству, совершенно неспособен сыграть хоть какую-то роль. «Тебе бы на сцене выступать», – сказал он как-то Слейтеру, когда они сидели в баре «У Лесли» и пили чай с липкими, приторными пирожными.

– Это пройденный этап, – обиженно сказал Слейтер. – Я учился в театральном, но был отчислен.

– За что?

– Переигрывал, – драматическим шепотом ответил он.

Грэм в очередной раз опустил папку. Ему не сиделось, он опять взглянул на часы и направился в кухню, к окну. Легкий ветерок мягко вздымал навстречу ему белые занавески. На улице, на углу Мэйгуд-стрит, было совсем тихо. Несколько припаркованных машин, закрытые двери, по-городскому шероховатый свет летнего солнца.

В окно с жужжанием влетела муха, и Грэм некоторое время следил за ее полетом: она пронеслась над плитой, потом под плитой, помельтешила у двери холодильника, облетела круглый стол у окна, пересекла зигзагом пространство перед буфетом. В конце концов она опустилась на легкий пластиковый стул, придвинутый к столу.

Грэм наблюдал, как она чистит передними лапками голову. Потом взял со стола журнал, свернул его в плотную трубку и осторожно двинулся вперед. Муха завершила туалет и опустила лапки на пластиковую поверхность. Грэм остановился. Муха тоже застыла. Грэм приблизился на расстояние вытянутой руки. Занеся журнал над головой, он прицелился. Муха не шевельнулась.

– Грэм, – позвала от двери Сэра. – Чем ты занимаешься?

– А, привет.

Сгорая от стыда, он вернул журнал на место. Муха улетела.

Сэра переоделась в мешковатый оливково-зеленый комбинезон, черную майку и розовые кроссовки. Волосы она стянула на затылке розовой лентой. Он еще никогда не видел ее с такой прической. Сэра будто стала еще стройнее и миниатюрнее. Белая кожа светилась в лучах солнца, проникавших через окно. Темные глаза под тяжелыми, как занавеси, веками рассматривали его из дальнего конца комнаты. Она надевала часы, прилаживая на запястье тонкий черный ремешок.

– Это ты пришел раньше времени или у меня часы отстают? – спросила она.

– Вроде бы я вовремя, – ответил Грэм, посмотрев на свои часы.