Шепчущий во тьме

А в сорок шестом году горожане посмотрели вокруг да призадумались. Уж больно много народу исчезает, больно много безумных визгов на воскресных службах, больно много сплетен о рифе. Я так думаю, в том отчасти есть и моя вина. Ведь это я рассказал члену городского совета Маури о том, что видел тогда в подзорную трубу с крыши, – все рассказал, как оно было! И вот как-то ночью целая депутация отправилась на ялике следом за Овидием и его людьми к рифу. И я слыхал, что между ними завязалась перестрелка в море. А наутро Овидий и тридцать два его молодца оказались в городской тюрьме, и все начали гадать, как оно теперь обернется да какое обвинение им могут предъявить. Господи, кабы можно было заглянуть в будущее… И вот спустя пару недель… а все это время в воду за рифом ничего не бросали…

Зидок осекся, всем своим видом демонстрируя страх и усталость, и я позволил ему помолчать немного, а сам то и дело нервно поглядывал на часы. Настала пора прилива, и шум набегающих волн словно придал старику сил. И я был рад приливу, ведь в прилив мерзкий запах рыбы чуть рассеялся. Я снова напряг слух, чтобы не пропустить ни единого слова.

– В ту ужасную ночь… я их видел. Я забрался в башенку на крыше… стаи тварей… тучи… Они усеяли весь риф и пересекали бухту, чтобы заплыть в Мануксет… Боже, что творилось в ту ночь на улицах Иннсмута… кто-то постучался в нашу дверь, но папаша не открыл… а потом он вылез из окна кухни со своим мушкетом и пошел искать мистера Маури, хотел узнать, какая от него помощь требуется… По улицам лежали горы трупов и умирающих… слышались выстрелы и вопли… Люди кричали на Олд-сквер, и на Таун-сквер, и на Нью-Черч-Грин… Ворота тюрьмы снесли. Одни орали: «Свобода!», а другие: «Измена!» А потом списали все на поветрие, когда приехали люди из соседних городов и обнаружили, что половина жителей Иннсмута исчезла… никого в живых не осталось, окромя тех, кто сошелся с Овидием и энтими тварями или же сидел тихо. А папашу своего я с той ночи больше не видал…

Старик задыхался, по его лбу ручьями тек пот. Но его костлявые пальцы еще крепче впивались в мое плечо.

– А к утру все прибрали… да не до конца, следы побоища остались… Овидий-то вроде как взял на себя власть и сказал, что отныне в городе все переменится… все горожане должны молиться с ними на общих собраниях, а дома должны будут принимать гостей… Энтих тварей, значит… для кровосмешения. Они захотели с нами проделывать то, что раньше проделывали с канаками, и он не собирался им в этом мешать. Он совсем сбрендил, кэп Овид, просто свихнулся на энтой теме. Он сказал: они дают нам рыбу и сокровища, и им надо взамен давать то, чего им надобно…

Если кто к нам со стороны приедет, говорит, пусть видят, что в городе все идет по-прежнему, ничего не изменилось, а мы не должны заводить разговоров с приезжими, если желаем себе добра… Все мы должны были дать клятву Дагону, а опосля кое-кто из нас дал и вторую, и третью клятву. А те, кто себя проявил, получали особенную награду – золотишко и всякие сокровища. Смысла артачиться не было, потому как энтих тварей на дне морском были миллионы! Сами они не хотели устраивать облавы на людей или уничтожать род человеческий, но ежели бы их вынудили к тому, то они могли много бед принести на землю… У нас не было старинных амулетов, чтобы отвадить их, как энто делали туземцы Южных морей, а канаки ни за что бы не раскрыли нам своих тайн.

Энтим тварям и жертвы приносили вдосталь, и дикарские побрякушки бросали в воду, и пускали их на постой в дома, когда им того хотелось, – ну, и они нас не тревожили. И никто не боялся, что приезжие разнесут о нас всякие слухи – ну само собой, ежели не станут совать свой нос куда не надо… И все вступили в конгрегацию праведных – Орден Дагона, – чьи дети никогда не будут умирать, а вернутся к Матери Гидре и Отцу Дагону, от коих все мы берем начало… Йа! Йа! Ктулху фхтагн! Пх’нглуи мглу’наф Ктулху Р’льех вгах-нагл фхтагн…

Старый Зидок явно бредил, и я затаил дыхание. Бедняга! В какие же ужасные бездны галлюцинаций низвергся сей плодовитый творческий ум под воздействием алкоголя, одиночества, окружающего запустения и уродства! Он застонал, и слезы заструились по его морщинистым щекам, теряясь в космах седой бороды.

– Господи, с тех пор, как мне сравнялось пятнадцать, чего я только не видел!.. Конец царствию твоему! Люди исчезали, кончали с собой… а тех, кто рассказывал про Иннсмут в Аркхеме или в Ипсвиче и в других городах, называли безумцами, вот как ты, мил человек, называешь меня сейчас… но Боже ты мой, что я видел…. Меня бы давным-давно убили за мою болтовню… да токмо я дал и первую, и вторую клятву Дагону через самого Овидия – и потому нахожусь под его защитой, покудова их жюри не докажет, что я болтаю осознанно и намеренно. А вот третью клятву я не дам… Я лучше умру, чем сделаю это…