Шепчущий во тьме

Это случилось как раз в Гражданскую войну, когда дети, рожденные в сорок шестом, выросли… ну, то есть те, что выжили. Я боялся… Никогда больше не подглядывал за тварями после той страшной ночи и ни разу за всю свою жизнь не видел их вблизи. Ну, то есть живьем…. Я пошел на войну, и коли бы мне хватило ума да отваги, я бы сюда не вернулся, а осел бы где-нибудь подальше от этого проклятого места. Но соседи писали мне в письмах, что в Иннсмуте дела не так уж и плохи. А все потому, я так думаю, что в шестьдесят третьем в городе разместился правительственный призывной пункт. А после войны опять все стало плохо. Народец пошел на убыль, фабрики да магазины закрывались, судоходству пришел конец, гавань зачахла, да и железная дорога тоже, – а они… они не переставали приплывать к нам с Рифа Дьявола и плескаться в реке, и все больше чердачных окон в домах забивали досками… и все больше слышалось криков из домов, в которых вроде как никаких жильцов не было…

В соседних городах люди болтают о нас всякие байки – я так думаю, ты сам их слыхал немало, судя по твоим вопросам… И о том, как кто-то тут когда-то видел уродов, и о том неведомом золоте, которое до сих пор откуда-то все появляется и появляется – да не все в слитках… но тут ничего точно сказать нельзя. Никто ничему не верит. Считается, что золотые побрякушки были пиратской добычей; считается, что в жителях Иннсмута то ли чужая кровь течет, то ли неведомая болезнь сидит, то ли еще что. Да еще здешние жители отваживают всех приезжих, а кого не могут отвадить, тем советуют не слишком любопытничать, особливо по ночам. Животные пугались тварей – особливо нервничали лошади и мулы, – но как токмо лошадей заменили на автомобили, в городе вроде стало поспокойнее.

В сорок шестом кэп Овид во второй раз женился, да токмо его жену никто в городе никогда не видал – говорят, он не хотел жениться, да пришлось, когда они

его заставили… От нее у него трое детей было; двое пропали еще в детстве, а дочка, говорят, выглядела как все и образование получила в Европах. Овидий в конце концов исхитрился выдать ее замуж за аркхемского парня, который ничего такого не подозревал. Вот теперь никто из соседних городов не хочет знаться с иннсмутцами. Варнава Марш сейчас ведет дела на аффинажном заводе – внук Овидия от первой жены, сын Онисифора, старшего сына кэпа, а его мать была из таких, кого никогда не выпускали из дома.

Сейчас Варнава совсем изменился. Глаза у него больше не закрываются, и сам весь стал какой-то скрюченный. Говорят, он еще носит человеческую одежду, но скоро уплывет в море. А может, он уже и попробовал это сделать, – иногда они ненадолго ныряют на глубину, прежде чем навсегда уплыть на морское дно. На люди он не показывался уж лет десять как. Даже не знаю, каково его бедной жене… она сама родом из Ипсвича, и там местные чуть не линчевали Варнаву, когда он за ней ухлестывал лет пятьдесят назад. Кэп Овид помер в семьдесят восьмом, и все его следующее поколение теперь уж померло – детей от первой жены нет, как и от прочих… Одному богу известно, куда они подевались…

Шум прибоя усилился, и мало-помалу мерный рокот волн повлиял на настроение старика, чья пьяная слезливость сменилась опасливой настороженностью. Он то и дело замолкал и начинал то нервно озираться, то пристально всматриваться в далекий риф, и я, невзирая на всю фантастическую абсурдность его рассказа, тоже ощутил инстинктивный страх. Голос Зидока теперь звучал на повышенных тонах, точно он пытался громкой речью пришпорить свою смелость.

– Эй, вы! А чего ж вы молчите? Как бы вам понравилось жить в городе вроде нашего, где все вокруг загнивает и умирает, и повсюду в домах с заколоченными окнами чудища ползают, и клекочут, и лают, и прыгают по черным погребам и чердакам… А? А как вам понравится слушать каждую ночь вой из церквей и из храма Ордена Дагона? И знать, что энто за вой? А как вам понравятся вопли с энтого рифа в каждую Майскую ночь да на Хеллоуин? А? Думаете, старик из ума выжил? Ке-хе-хе… Да, сэр, я вам вот расскажу еще не самое ужасное!

Зидок уже буквально сорвался на крик, и безумная исступленность его голоса уже не просто тревожила, но поистине пугала меня.

– Будьте прокляты! И неча таращить на меня глаза – говорю же, Овидий Марш в аду, и быть ему там вовеки! Хе-хе… В аду, говорю! Ему меня не достать! Я ничего не сделал и никому еще ничего не рассказал…

А, это вы, мил человек? Ну, ежели я еще никому ничего не рассказал, то уж сейчас вот расскажу! Вы токмо сидите тихо и слушайте меня, юноша, – такого я еще никогда никому не рассказывал. Я перестал за ними подглядывать в подзорную трубу после той ночи – но и без того много чего вызнал…