Шкаф с кошмарами

– Атеист не атеист, а поваландаешься с этим жидом с мое, тоже во всякую чертовщину верить начнешь. – Сержант смачно сплюнул, обозначив свое отношение к майору. – И еще тебе скажу, не к добру он на тебя глаз положил.

– Это почему не к добру?

– Да потому, что он сам колдун, еще пострашнее тех, кого сторожит!

Не зная, как реагировать на упорство попутчика, я промолчал. Шутка, и в самом начале не казавшаяся смешной, начинала приедаться.

– Не веришь, значит? – Сдвинув брови, Гудзь пытливо оглядел мое лицо. – Хорошо… А слышал, что он себе под нос бормотал, когда я ему про крейсер выдал?

– Что-то про помполита и пожар?

– Ага, оно самое. Так вот это, брат Макар, последняя радиограмма, которую мы приняли с тонущего «Александра Сибирякова». Слово в слово.

Что сказать на это, я решительно не представлял, ведь совершенно точно – майор узнал о потопленном ледоколе одновременно с нами. Видимо, недоумение на моем лице отразилось так явно, что Гудзь, выплюнув изжеванный ус, невесело хохотнул.

– Так-то, паря! Необычный он человек, Фишбейн наш. А временами так вовсе задумаешься – а человек ли? Знаешь, что он про тебя сказал? Разум, говорит, простой и чистый, прекрасно, мол, подойдет.

– Для чего подойдет? – Я глупо моргнул.

– Поди знай? Если так интересно, сам у него и спроси. А теперь давай-ка в галоп, а то наш лупоглазый уже зыркать начал.

И, оставив меня в глубочайшем смятении, сержант перешел на тяжелую трусцу.

– «Адмирал Шеер», по классификации – тяжелый крейсер. По факту – «карманный линкор». Две орудийные башни, на три ствола каждая. Три крупнокалиберных зенитных орудия. Два гидросамолета…

В кожаном ранце нашелся странной конструкции бинокль с незнакомыми мне пиктограммами, нанесенными прямо на линзы. Его товарищ Фишбейн сунул мне в руку, а сам продолжал следить за кораблем, лишь слегка щурясь за стеклами своих удивительных очков. Прильнув к окулярам, я сперва отпрянул в испуге, настолько близкими и реальными показались фигуры немецких матросов. С великой осторожностью повторив опыт, я получил возможность восхищенно наблюдать, как снуют по далекому кораблю люди, точно он находился на расстоянии вытянутой руки от них.

– Экипаж – чуть больше тысячи офицеров и матросов…

Характеристики линкора товарищ Фишбейн зачитывал, словно перед ним была подробная инструкция. И откуда только брались эти знания? Вообще, если верить Гудзю, так же безэмоционально майор мог выдать всю подноготную каждого бойца нашего отделения, да и вообще любого служивого человека, с кем ему приходилось сталкиваться. И да, это чертовски пугало. Безобидный с виду, товарищ Фишбейн начинал нагонять на меня неконтролируемую жуть. Первые робкие ростки беспокойства, взошедшие после разговора с сержантом, существенно подросли уже в Диксоне. Прибыв на место, мы, против ожидания, отправились не к главе поселковой администрации, а прямо к береговой батарее. Там, достав из ранца старинную стеклянную чернильницу, майор принялся чертить на пушках странные символы, бормоча под нос неразборчивые слова. По-песьи обнюхивая орудия, ощупывая каждый миллиметр, чуть ли не пробуя их на зуб, он даже умудрился заглянуть прямо в 158-миллиметровые жерла обеих пушек и что-то прошептать в бездонную смертоносную черноту. Оседлав стволы, удерживая равновесие одними ногами, Фишбейн обмакивал кисточку в чернила, старательно вырисовывая чарующе-сложную узорчатую вязь.

До этого мне казалось, что беспокойство, которое я испытываю в его присутствии, это обычная робость подчиненного перед высоким начальством. Затем, когда майор пояснил, что в чернильнице не краска, а кровь и что значки, которые он чертит на пушках, нужны для улучшения технических характеристик орудий, я изменил мнение, посчитав, что это, скорее, естественные опасения нормального, здорового человека, находящегося рядом с сумасшедшим. И только когда самолично увидел, как береговая батарея один за одним кладет снаряды прямехонько во франтовато гарцующий на волнах немецкий линкор, сама же при этом оставаясь неуязвимой, я начал испытывать к странному энкавэдэшнику уважение, круто замешанное на мистическом ужасе.

Родившись в глухой таежной деревне под Красноярском, ни разу не слышавший выстрелов иных, кроме выстрелов отцовского охотничьего ружья, я никогда раньше не видел тяжелый крейсер в атаке. Закованный в броню «Адмирал Шеер» голодной акулой сновал вдоль берега, нещадно забрасывая крохотную батарею снарядами всех калибров. Серо-стальной клинок крейсерского носа мягко вспарывал волнующееся море, на две стороны раскидывая беспокойные волны. Корабль оставался единственным островком стабильности в постоянно изменчивом водном мире, в котором даже незыблемый горизонт исполнял странные пляски, выкидывая такие финты, что к горлу сама собой подступала горькая рвота.