Школа

 Если от проспекта Мира сесть на одиннадцатый трамвай, как раз заворачивающий на Галушкина, то можно проехать всего одну остановку и выйти прямо против сверкающего стеклом подъезда общежития Школы, торчащего в компании своих близнецов – шестнадцатиэтажек: общежития военного училища инженеров-пожарных (это слева), политехнического института и института финансов (это справа и далее).

 Общежитие Школы прекрасно, пусть и потрепано жизнью людей неуравновешенных. Возможно, длинные узкие коридоры всех шестнадцати этажей монотонны и тусклы, а двери по обе стороны обшарпаны или изрисованы, или держатся на честном слове, не раз выбитые по пьяной лавочке. Может быть, кое-где на общих кухнях (в начале коридора – сразу направо) побиты стекла, воняет мусоропровод и вообще достаточно окурков и прочего свинства там и тут. Зато здесь есть запах масляных красок и дерева, и кофе, и анаши, и есть буфет на девятом этаже и чудесная атмосфера вольницы.

 Необыкновенная жизнь общежития проходит за дверями блоков, чьи номера начинаются с номера этажа и заканчиваются номером блока по счету с левой стороны, начиная от лифтов. (Цифры «1103» на белой двери, в которую нетерпеливо звонил Антоша, означали не больше, не меньше, а блок третий от лифта на одиннадцатом этаже).

 В каждом блоке имеются туалет, ванная комната с квадратной сидячей ванной, довольно просторная прихожая, в большинстве случаев переделанная под личную кухню, и две изолированные комнаты, в каждой из которых живут по одному, двум или более человек – в зависимости от курса, семейного положения, изворотливости и темперамента.

 В конце июля жизнь общежития если не замирает вовсе, то все-таки становится гораздо тише. В коридорах гуляют сквозняки, буфет большей частью времени пустует, и буфетчицы, скучно уставившись в голубое окно, под вентилятор мечтают об отпуске.

 «It’s summertime and the living is easy…»

 В чьем-то окне наверху пела Махалия Джексон. Ева поставила свой кофе на плиточный пол балкона и уселась поудобнее: спиной к стене, эффектными ногами в спортивных брюках цвета морской волны – в прутья ограждения; щурясь, поглядывая вниз, на мельтешащую улицу Галушкина. Спустя полных шестнадцать секунд, вяло отсчитанных про себя, на балкон вышла замешкавшаяся Рита с руками, занятыми сигаретами, спичками, ключами, стаканом с кофе и мороженым.

– Парилка, – проворчала Ева, пока Рита устраивалась рядом, оправляя широченную алую юбку, гремя браслетами на полных руках. – Мне кажется, обязательно будет дождь.

 Рита ложечкой вынула мороженое из бумажного стаканчика, разделила на две части, одну плюхнув в стакан Евы, другую – в свой. Отпивая теплый кофе из-под сладкой глыбы мороженого, Ева, с равнодушным близоруким прищуром глядя вниз, на ярко-желтое пятно майки замешкавшейся на ступеньках общежития Саши, сказала:

– Кайф. Просто идеальный момент для самоубийства. Мне кажется, я понимаю, почему Педро выпрыгнул из окна.

 Красно-рыжая, стриженная под каре Рита – крупная, яркая – взглянула на подругу любопытно – грустно и, коротко звякнув браслетами, закурила.

– Почему, сука?

 Нежный болгарский акцент Риты самые скверные русские ругательства превращал в слова дружбы и любви. Именно она придумала «Клуб сук», куда по желанию могли войти все девушки, не страдающие от несчастной любви и мужской непостоянности – во всяком случае, стремящиеся не страдать. В клуб входил весь блок одиннадцать-двенадцать (Рита, Ева, ромашка-Дейзи и Селия), а также несколько сук с других этажей (Антоша с актерского тоже подбивал клинья).

 Всем желающим узнать историю возникновения клуба и самого обращения «сука», Ева с веселой иронией рассказывала, что все началось с кубинки Селии, тяжко осваивавшей русский язык. Услышанное где-то слово «сука» покорило Селию простотой и краткостью звучания, так что она немедленно стала называть соседок по блоку этим словом. Едва обескураженные болгарки и Ева попытались протестовать, как Селия в отчаянии соврала, что по-испански «сука» значит нечто типа «моя дорогая», после чего слово таки прижилось. Когда позже от колумбийца Гонзо Ева узнала, что ничего подобного в испанском языке нет и перевод возможен только русский, это уже не имело значения – все привыкли. «Сука» утратила свою ругательность и, в конце концов, зазвучала невинно и даже с оттенком ласковости.

– …Почему, сука?

 Ева попивала свой кофе – глиссе, щурилась и улыбалась.

– Когда вот так сидишь на балконе или в окне: экзамены успешно сданы с похвалами мастера, в кармане – билет домой, на сердце – ни следа печали, ни одной проблемы на сто верст кругом…

 (Внизу, под козырьком входа сидела на ступеньках девушка в желтой майке и задумчиво курила).

– …Он допил свой кофе, выкурил вкусную сигарету и прыгнул в предрассветную ночь – «ночь нежна»! – пока все еще хорошо, и только двадцать лет, и тебя еще не выгнали из Школы, не разлюбили девушки, пока не пришлось терять, стареть, хоронить родителей…

– Я понимаю, что ты хочешь сказать,– быстро проговорила Рита, кивая.