Шмуц

День, конец весны. Из спальни тати и мами доносятся голоса. Рейзл на секунду останавливается у закрытой двери и прислушивается. Иногда тати звонит на горячую лини гемары, чтобы изучать талмуд по телефону. Но он делает это за обеденным столом, с огромной книгой, прижимая к уху серебряные крылья телефона-раскладушки, из которого доносится слабый шум. Она не может разобрать приглушенные звуки из-за двери – это не идиш, не арамейский, не лашон кодеш. Это другой язык, похожий на английский, только более грубый.

Мами на кухне, заранее начинает трудиться над шаббатней выпечкой.

– Кто там с тати? – спрашивает ее Рейзл.

– Ша! Что это ты говоришь? Никого там нет! – фыркает она. – У него сегодня болит спина, очень болит, таблетки не помогают. Не трогай его. – Мами боковым зрением следит за Рейзл, вымешивая тесто. – Не создавай ему лишние цурис, – добавляет она, кивая на Рейзл.

Кивает, как бы говоря: ты знаешь, что я имею в виду. Рейзл обижают ее слова. И нет, она не знает, что мами имеет в виду. Не считая постоянного цурис из-за двух взрослых детей, которые все никак не найдут мужа и жену, цурис из-за всего одного внука (пока что), цурис из-за больной спины, цурис из-за непришествия Мошиаха, неуловимого мессии, твердо намеренного разочаровать это поколение, как и все предыдущие. Тати ничего не знает про ее цурис – секреты, занятия по английскому, порно в интернете. Его цурис

открыт всему миру, чтобы все могли вздыхать и сочувствовать, а ее – скрыт, и нести его тяжелее, потому что делать это приходится в одиночестве. И почему мами считает, что Рейзл только и думает, какую бы проблему подкинуть тати? Ей всего лишь интересно, кто с ним в спальне.

Рейзл возвращается к дверному проему. Хоть дверь и заглушает звуки, это явно резкий, гавкающий английский. Есть некий ритм, голос одного мужчины говорит спокойно, время от времени внезапно ускоряясь. А потом – рев толпы.

– И-и-и-и-и «Метс» побеждают с отрывом в одно очко!

Рейзл знает, кто такие «Метс». Они играют в бейсбол на поле, где раввины запретили интернет. Открыть дверь она не смеет. Бейсбол – тума. Но она может представить, как тати слушает – или смотрит? – его, пытаясь отвлечься от боли и найти хоть какое-то удовольствие.

Исключение из правил

Сегодня во время обеда в кафетерии за их столом появляется новый мальчик. У него черные волосы, возможно, они такие и есть, некрашеные. У него темные глаза и брови, так что кто знает. И странная борода, которую не носят хасидские мужчины, – щеки бритые, на подбородке небольшой треугольник волос, указывающий вниз. На нем белая рубашка с длинными рукавами и странным воротником, пристегнутым к рубашке на пуговицы, будто рубашка боится, что воротник улетит, если его не пристегнуть, и то, чего Рейзл никогда не видела за этим столиком: он в галстуке.

Рейзл ждет, чтобы Сэм сказала парню, этому Соло, чтобы он ушел. Но она не говорит. Она отдает ему свою диетическую колу, а Спарк делится с ним своей картошкой фри с острым соусом. Он выпустился в декабре и пришел в кампус, чтобы поговорить с рекрутерами, белая рубашка – его камуфляж.

– Терпеть не могу эти интервью, – говорит он. Дергает галстук. Закатывает рукава, и тут показываются цветные вкрапления – странная череда красных капель, вытатуированных на внутренней стороне его левого предплечья. Снаружи, на правом предплечье, – несколько перьев, возможно, чтобы помочь ему улететь.

Ему нужно съехать от родителей, но грядущая работа приводит его в ужас.

– Они насквозь меня видят, они знают, что не хочу я на них работать. Да и я им не нужен.

Рейзл никогда не видела, чтобы лицо Сэм настолько смягчалось.

– Ты не обязан этого делать, Соло.

Но Соло сам довольно жесткий.

– Не говори мне, что я обязан и не обязан, – говорит он, отталкивая утешительные колу с картошкой. – Это способ вырваться, забыла? Ты и сама это делаешь. Хочешь заработать, чтобы съехать от отца. Иначе зачем еще учиться в колледже, заниматься этой херней? – Он обводит рукой студентов в очереди за бургерами, с рюкзаками наперевес, и кампус за ними.

Сэм кивает, хотя она не согласна.

– Можно получать деньги, не работая на Большую четверку[69], – говорит она. – Можно уйти от родителей, не становясь рабом.

– Через год у меня будет квартира. Тогда и поговорим. И попробуй тогда начать рассказывать мне, чего я не обязан делать, когда будешь проситься пожить у меня.

Рейзл знает, что Сэм иногда уходила из дома, когда все становилось «совсем плохо». И что колледж Сэм не очень нравится. Работа поможет Сэм сбежать, как она хочет? Или это будет как работа на ребецин – путь к тому, что Рейзл хочет, при этом заводящий ее в тупик?

Сэм подносит указательный палец ко рту и облизывает его, как иногда делают женщины, когда страницы молитвенника склеиваются и их трудно переворачивать, только Сэм никаких страниц не переворачивает. Она проводит влажным пальцем по каплям крови, вытатуированным на руке Соло, словно пытаясь их стереть и в то же время притянуть его кожу к себе.