Шут богов или бог шутки?

Родился Миша в городке Томашполе (вы, небось, и не знаете такого), куда родителей занесла нелегкая докторская судьба. В Одессу Раиса Яковлевна с сыном вернулись в 44-м, из эвакуации, как только освободили город. Эммануил Жванецкий еще был на фронте. В юности (собственно, как и сейчас) Михаил Эммануилович был большим романтиком. Главным объектом его романтизма было море, чем, главным образом, и продиктован выбор Одесского института инженеров морского флота. Там он - вот оно, начинается! - обрел Виктора Ильченко. Студенческий театр "Парнас-2", всякая самодеятельность... Когда оба уже работали в порту (Жванецкий - инженером портальных кранов, Ильченко - механиком по автопогрузчикам, господи, твоя воля), к ним прибился Рома Кац. Встреча этих троих была, конечно, божьим знаком.

У Шендеровича есть фраза: «Тараканов нельзя уничтожить, но можно сделать их жизнь невыносимой». Такими тараканами в Одессе 55 лет назад было это трио: Сухой, Малой и Писатель. Имён людей, травивших их идеологическим дустом, мы не помним, а если б и помнили, много чести оглашать.

Генезис его юмора, таким образом, по оси времени лежит в оттепели, по оси же пространства – у Черного моря, ну и не упустим также из виду некую вертикальную ось, уходящую в так называемое Небо, по которой спускается директива дара. Типа «ты одессит, Мишка, а это значит».

Райкин

Увидев в Одессе спектакль самодеятельного театра, великий Райкин велел Роману - только ему - прибыть завтра с утра к нему в санаторий. Угостил арбузом и дал отпечатанное типографски заявление "Прошу принять меня на работу в Ленинградский театр миниатюр". По словам Жванецкого, "человек, с трёх раз не попавший в низшее цирковое, шесть раз посылавший свои фото в обнажённом виде в разные цирки страны с оплаченным отказом", сошел с ума. Очень скоро этот вот Рома стал Романом Карцевым, любимцем Райкина.

А потом пришла пора сноса крыши у самого Жванецкого. В 60-м году Роман прислал ему письмо вдвое толще обычного, в излюбленном своем библейском стиле. ""И сказал он (Райкин - А.Б.) мне: «Завтра у нас шефский концерт, может, ты попробуешь что-нибудь свое?» И прочел я твой монолог, и хорошо принимали его, и сказал он: «Мы включим тебя с этим монологом в избранное». Посылаю тебе программку, посмотри там в глубине." Только тут я заметил, что держу во второй или в третьей руке программу, развернул - и сошёл с ума... Я сказал своему начальнику Пупенко: «Смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фамилия». Я полез в трюм, где сломалась выгребальная машина С-153, что выгребает уголь на просвет под грейфер, и только слеза на пыльной щеке - благодарность себе, судьбе, Карцеву-Кацу и сказочному стечению обстоятельств." (М.Жванецкий. Воспоминания).

Потом Карцев вытащил из Одессы Ильченко, который к тому времени уже что-то возглавлял в пароходстве "и приобрёл первые навыки в демагогии и безапелляционности. Если б мы его не показали Райкину, он был бы замминистра или зампредоблсовпросра з пайкамы, з храпящим шофером в сдвинутом на глаза кепаре, кожний piк вщпочивав бы в санатории ЦК «Лаванда» у «люксе» з бабою, з дитямы, гуляв по вечерам до моря, по субботам напывавсь у компании таких же дундуков, объединенных тайным знанием... В обстановке счастливо складывающихся человеческих судеб я не мог тихо сидеть на угле и по огромному собственному желанию уволившись, стартовал из одесского порта в Ленинград, где в 1964 году стал счастливым и присоединился к своим двум дружкам". (М.Жванецкий, "Действительно")

Итак, кем же стал в начале шестидесятых он, Миша Жванецкий, одесский инженер портальных кранов? Писателем? Глупости. Писателями, тем более такими… Такими писателями не становятся! Даже в Одессе. Но такими! Рождаются. Но не сегодня. Сегодня – маленькие, по три. По трое, в шеренгу. А тогда – ну звери! В Одессе… Но – тогда.

- Я, - говорит, - собственно, до сих пор не знаю, литература ли то, чем я занимаюсь. Ведь это не отработано, не обработано... Это крик, плач, вопли... Я так думаю. А у настоящих писателей я вижу построение фразы... И повествовательный тон. Вот это меня сокрушает. Она вошла и открыла кран, и полилась вода, и все сильнее лилась вода, и вот брызги заполнили комнату, а за окном только начали появляться первые прохожие... Ты чувствуешь, что конца этому не будет никогда? Нормальный человек не должен и не может сказать о себе: я писатель. Достоевский писатель, а ты — автор...

Тогда, в шестидесятые, Миша Жванецкий стал шестидесятником. Время было, повторяю, веселое. В компаниях артистов и умников, куда наперебой зван был интеллигентный сын доктора Эммануила Жванецкого, звенел сплошной март. Март, прошу заметить, а не мат. Интеллигентская пора, ушей очарованье. Веселый недавний инженер портальных кранов от души шутил в кругу своих – по кухням, лабораториям и кабешкам. Мэнээсы, ученые остряки. Это на них оттачивался беспримерный юмор Жванецкого, который можно тупо передразнивать, но нельзя спародировать. Потому что пародия – жанр издевательский, а высмеять Жванецкого невозможно. Ибо его – НЕ ПРЕРЕШУТИТЬ.