Швейцарский счет

Проснувшись около десяти утра, Алиса здорово испугалась. Она недоумевала, разглядывая строгие белые стены комнаты, скупо украшенные распятием из черного дерева и двумя офортами на религиозные темы. Один из них был копией знаменитой картины какого-то русского художника (Алиса, как ни пыжилась, но так и не могла припомнить его фамилии) «Явление Христа народу».

«Черт побери! Как я сюда попала?»,– соображала она, наткнувшись взглядом на маленький тисненый золотом требник. Перевела взгляд на высоко расположенное небольшое оконце, за которым виднелись крепкие ветви векового дуба с сидящими на нем большими носатыми воронами.

– Кар-р-р! – хрипло заявила одна, чтобы разбавить церковную скукотищу. – Кар-р-р! Кар-р! – с готовностью отозвались ее товарки. Разом снялись с ветки и, лениво взмахивая мощными крыльями, взвились в клубящиеся серые тучи.

«Швейцария, – осенило Алису. – А вороны, как в России. Такие же наглые. Офигеть. Галина. Церковь и месье кюре»,– цепь смутных воспоминаний замкнулась, и Алиса живо выбралась из-под одеяла. Огляделась в поисках одежды, но ее нигде не было видно.

«Спрятали, – догадалась она. – Чтоб не сбежала».

– Ой, как есть хочется, – пожаловалась она, почувствовав характерную для хронического гастрита боль в пустом желудке. – И одежды нет. А плевать! Так и пойду. Пусть на себя пеняют, – решилась она, всунула ноги в просторные клетчатые тапки сорок последнего размера и сразу стала похожа на маленького Мука в туфлях-скороходах.

«Эх, мне скороходы и в самом деле пригодились бы, – размышляла она, умываясь в тесной ванной. – Смылась бы домой. Только б меня и видели».

Воспоминания о доме окончательно испортили настроение, она присела на край ванной и задумалась. Информация о случившемся в Гриндельвальде уже наверняка известна в России. Бедная мама! Что она сейчас переживает! Ее дочь – преступница, человекоубийца, скрывающаяся от правосудия. Ее уже и Интерпол, наверное, ищет.

Последний раз Алиса звонила матери по приезде в Швейцарию, на все лады расхваливала мужа, их грандиозное турне и рисовала ей небо в алмазах. А мама слушала-слушала, да и сказала:

– Как-то все слишком уж хорошо, доча. Не было б беды.

– Да, ну тебя, мам. Привыкла к серой жизни, вот и боишься всего, как премудрый пескарь. Нет, чтоб за дочь порадоваться.

– Да радуюсь я, Лисенок. Радуюсь. А сердце чего-то не на месте. Может, и права ты, что я жизнью затюканная так, что и веселиться по-настоящему разучилась. Во всякой радости мне какой-то подвох мерещится, – голос матери был таким теплым и родным, слышалась в нем такая неподдельная забота, что Алиса разревелась, как детском саду, когда мама впервые оставила ее в группе одну.

Она и не заметила, как по щекам градом потекли слезы, а из носа–прозрачная сопливая слизь, плакала долго, навзрыд, судорожно всхлипывая и икая. Было жаль маму, себя, Марка и всю свою исковерканную жизнь. Через несколько минут она опомнилась, глянула на себя в зеркало и охнула – физиономия расплылась, как у тетки Лены (их тверской соседки) после пятидневного запоя. Пришлось сунуть голову под холодную струю и проторчать в таком положении не меньше трех минут. Усилием воли прекратив начавшуюся было истерику, она успокоилась, привела себя в порядок и решила наведаться в кухню.

«Прям в пижаме и попрусь. Знай наших. Чтоб неповадно было одежду прятать», – храбрилась она, выходя из комнаты.

В пустом коридоре слышалось приглушенное акапельное пение церковного хора, доносившееся со стороны храма, где отец Жан служил воскресную мессу, его проникновенное бархатное: «Amen» гулко разносилось под сводами. С противоположной стороны, где по соображениям Алисы должна была находиться кухня, доносилось мирное жужжание кофемолки. Собравшись с духом, Алиса как была в одном исподнем, прошлепала туда. Войдя, она увидела пожилую худую монахиню в черном платье с широкой белой манишкой на плоской груди, белое крылатое кепи венчало ее аккуратную головку. Кипенно-белые детали ее костюма слепили так, что хотелось зажмуриться.

«Настоящая французская монахиня. Прям как в кино с Луи де Фюнесом»,– удивилась Алиса.

Обернувшись на звук шагов, женщина на мгновение опешила, смерила девушку уничтожающим взглядом, поджала тонкие сухие губы, отчего ее лицо стало походить на засохший финик, демонстративно фыркнула и, не говоря ни слова, пулей вылетела из кухни, оставив на плите медную турку с закипающим кофе.

– И ветер вам, как говорится, в спину. Не очень-то и хотелось, – вызывающе буркнула Алиса, задрала нос и, приподнявшись на носочки, проследовала к плите, передразнивая чванливое поведение заносчивой святоши.

Кофе закипал, под густой шоколадного цвета пенкой, угрожающе быстро взбегавшей по стенкам турки, забулькала ароматная жидкость. Алиса сняла джезву с огня, налила себе крохотную чашку и уселась за стол. В плетеной вазе красовались булочки с корицей. Ни вкуса, ни запаха этой специи Алиса не выносила, потому, несмотря на голод, категорично отодвинула вазочку на край стола.