Сияние твоего сердца

Фабио смеется, и от этого смеха, негромкого и вполне приятного, будто содрогается весь мир вокруг.

– У тебя отличное чувство юмора, Сэйнн, и трезвый взгляд на вещи. Это хорошо. Но нет, мир мы захватывать не будем, потому что он и так упадет к нашим ногам. Тот, кто управляет страхом, управляет миром. То, что ты сделаешь завтра, посеет страх, и мы вместе пожнем плоды.

– Почему вы думаете, что я справлюсь?

– Потому что ты давно поняла, кто ты на самом деле. Я видел тебя в тот день, когда ты убила Викторию. Все эти годы я ждал, пока ты вырастешь, побудешь почти человеком и поймешь наконец, что среди людей тебе нет места.

Он замолкает и ждет, но ждать приходится недолго – все решено. Я киваю. Протягиваю ему левую руку с печатью-сердцем, и Фабио накрывает ее своей ладонью. По моим нервам пробегает ток, мир вокруг обретает кристальную, звенящую четкость. Я надеваю свое кольцо на безымянный палец – оно и правда идеально подходит по размеру. Киваю Фабио. Он улыбается, потом раскрывает кожаную сумку, которую положил на свободный стул, и вынимает какой-то предмет. Кладет передо мной на стол – это оказывается большая подарочная коробка бельгийского шоколада в виде сердец, перевязанная черно-золотой лентой.

– На сладкое? – спрашиваю я. Мой голос звучит непривычно – ровный, сильный, как будто в каждом звуке вибрирует разряд в тысячи вольт. Я вспоминаю его – он звучал во сне, в тот самый первый день после возвращения из Рима, когда моя природная тьма боролась с чужим, навязанным светом.

Фабио улыбается:

– Я думаю, ты разберешься, что с этим делать. Ты умница, Сэйнн, да и всякие любопытные устройства – как раз твоя страсть. Но если что, там записка с инструкцией. Только правильно рассчитай время… Часы у тебя с собой?

Я не отвечаю – он и так знает, что они у меня. Мать вряд ли захотела бы к ним прикоснуться, а мне было приятно иметь хоть какую-то вещь из тех, что принадлежали моему настоящему отцу, пусть даже совсем недолго. Больше ничего не говоря, я забираю коробку, слишком тяжелую для того, чтобы в ней был шоколад, встаю и ухожу в темную амстердамскую ночь.

Тьма

Черный – это не отсутствие цвета, а смесь всех остальных цветов. Если смешать все в мире, повергнуть его в хаос, то получится черный цвет. Самый первый, самый древний, самый истинный. Хаос не имеет границ, тьму нельзя поместить в сосуд или запереть в камере. Тьма не бывает большой или малой, она не имеет размера и формы, она абсолютна. Из нее родилось все живое, и в ней погибнет все живое, как только созданные им самим структуры перестанут его держать.

Ночь после встречи с Фабио я провела на берегу Северного моря недалеко от Гааги, но как я туда добралась – на поезде, на такси, пешком или по воздуху, – я не могла потом вспомнить. Помню только рассвет на морском берегу. Холодная вода плескалась и пенилась у моих ног, небо над ней медленно светлело, превращаясь в гигантский цветной витраж. Вокруг на целые километры не было ни души, и волны сонно шептали мне свои истории. Об отважных путешественниках, о павших в бою героях, об искателях легкой наживы, уплывших в дальние края за богатством и нашедших в пути погибель. Море приняло их всех в свои ледяные объятия одинаково равнодушно. Морю все равно. Оно тоже часть великого хаоса, оно было здесь задолго до людей, и ему нет до них никакого дела.

Утром я устраиваюсь на высохшей коряге недалеко от воды, вынимаю из рюкзака коробку и открываю ее. В ней, как и ожидалось, взрывчатка и короткая схема-инструкция, написанная черной чернильной ручкой на плотной бумаге цвета кофе с молоком. Устройство простое, с ним бы даже ребенок разобрался, – защитный переключатель, дисплей отсчета времени и кнопка запуска. После того как я ее нажму, у меня будет три минуты. Я не могу точно оценить мощность, но по размеру прикидываю, что она вряд ли большая, максимум способна убить одного-двух человек или разрушить несложную конструкцию. Последний вариант мне кажется более интересным. Конечно, подложить коробку под одно из сидений в зале и незаметно уйти было бы проще всего, но я решаю устроить маленькое шоу.

Я сделаю выступление Асиано незабываемым – правда, он потом уже не сможет его вспомнить. Когда он будет читать свой доклад о высокой этике в окружении таких же фальшивых героев, как и он сам, я покажу всему миру их настоящие лица. И свое лицо тоже.