Сикарио

Револьвер был спрятан в ящике, я завернул его в тряпку и, не разворачивая, прямо через ткань выстрелил тому типу в голову три раза снизу вверх, и, не проверяя результат, сорвался с места, не оборачиваясь, понесся прочь.

Рамиро остался на улице, чтобы понаблюдать за происходящим, потом рассказывал, что карлика накрыли одеялом и унесли вперед ногами.

Что? Не настаивайте. Я это сделал и все тут.

Предположим, что я должен был это сделать, хотя Дарио и не был моим другом, просто бывают вещи, которые нельзя терпеть, и, к тому же, что совершенно очевидно – пришло время перестать быть напуганным ребенком.

Должно быть, это похоже на то, что испытывает какая-нибудь тетка, которую все тащат в постель бесплатно, но потом ей это надоедает и она решается использовать представившуюся возможность с выгодой для себя или с пользой для дела. И что в этом такого? Если окружающий мир хочет продолжать иметь меня в своё удовольствие, то почему я не могу получить некоторое удовлетворение от этого процесса, шлёпнув какого-то типа из «секретки».

Считаете, что вел себя безответственно?

Говорят, что только двое из каждых десяти «гаминов» доживают до пятнадцатилетнего возраста, а я уже вплотную подошел к этому рубежу. Если, дожив до этих лет, я все еще был безответственным, то когда же я перестану им быть? Не-ет… Я прекрасно понимал, что делаю, понимал глубже некуда. Какая разница в том, чтобы убить полицейского или священника, или выстрелить в утреннюю звезду? Главное, что это произошло, а с какой стороны оно лопнуло – значения не имеет.

Не было никакой другой возможности, только с пистолетом в руках.

Попробуйте встать на мое место и скажите сколько времени вы бы смогли выдержать?

Я не очень много знаю про наш мир, сеньор, но все же имею некоторое представление о том, что происходит сейчас и что происходило раньше, до нашего появления на свет. Когда показывают по телевизору как живут разные бедные народы, или как умирают от голода дети в Африке, мне, конечно же, их очень жалко, но они умирают на руках своих родителей, которые в отсутствии любой возможности помочь и спасти их, утешают как могут. Когда камера показывает изможденных детей в Эфиопии, похожих на живые скелеты, а затем мы видим выжженную солнцем пустыню, то понимаем, что тут ничего нельзя сделать, чтобы утолить их голод.

Но, все же, им привозят издалека и еду, и воду.

Но там, в Боготе, сеньор, все совсем по-другому.

Там, над головами голодных детей, возводят огромные здания, там во всю торгуют изумрудами, текут потоки денег, а наркоторговцы ворочают такими суммами, что выручки одного дня… слышите, всего лишь одного дня! Было бы достаточно, чтобы покончить со всей этой нищетой раз и навсегда.

Вот в чем разница! И по этой причине тот, кто пережил подобную трагедию, остался жив и, всерьез опасаясь за свою жизнь, вынужден спать в канализации, имеет полное право насрать на весь этот мир и на всех его обитателей.

Да, это я «сделал» того придурка, и не собираюсь по этому поводу давать какие-нибудь объяснения ни вам, ни кому-нибудь другому.

Совершенно очевидно, что мы не принадлежим к одному и тому же виду, поскольку вы всё еще пытаетесь доказать мне, что и он и я – мы оба человеческие существа.

Если для вас «быть человеком» ассоциируется с тем, что существа, подобные вам, должны жить в канализаций, то, простите, я предпочитаю, чтобы меня не называли «человеческим существом», мне это совершенно не интересно.

И если всё это подпадает под вашу концепцию справедливости, то я не принимаю подобную «справедливость».

Ни я, ни кто-то из моих.

Мы принадлежим совершенно иной расе.

Лучшей расе? Почему лучшей? Что вы хотите сказать этим «лучшей»? Ни лучшей, ни худшей, а всего лишь отличной. А если вы будете продолжать настаивать, то я вам отвечу: одно лишь то, что мы принадлежим к другой расе, делает нас, безо всякого сомнения, лучше.

Для таких, как вы, убить полицейского, пришедшего спокойно почистить ботинки, есть преступление низкое и подлое.

Но для таких, как я, оторвать яйца какому-то сукину сыну, за то, что он подобное сотворил с Пассатижами, равносильно вернуть должок по старинной формуле «глаз за глаз, яйцо за яйцо».

И «в конце концов», как сказал один венесуэлец, какого хрена я должен отчитываться перед вами? Вы мне не отец родной, не судья и не священник в исповедальне.

Пришли послушать мою историю, так слушайте.

Рамиро хотел научиться читать. Читать и писать, соответственно, поскольку это связано логически.

С самого раннего возраста Рамиро всегда смотрел на разные рекламные плакаты, на афиши в кинотеатрах, на обложки журналов в киосках с таким видом, будто рассматривал витрину кондитерского магазина – откроет рот и стоит. Но самым унизительным для него было спросить кого-нибудь, что там написано или как называется фильм.