Сикарио

Для него буквы были чем-то магическим, из разряда колдовства и магии, при помощи которой можно вырваться из этого мира и перенестись в другой, лучший, и всегда спорил с нами, говоря, что основное различие между нами, живущими внизу, и теми, кто обитает наверху, это то, что мы не умеем читать, а там все грамотные и поэтому, только научившись читать, мы сможем перебраться туда.

А я ему отвечал: если бы я выиграл в лотерею двадцать тысяч песо, то мне и учиться не пришлось бы, я бы так и так устроился там, к тому же, как я полагал, с пистолетом в кармане у меня вообще не было оснований возвращаться в канализацию. А для Рамиро единственной возможностью выкарабкаться представлялось получить образование.

Бедный Рамиро! Когда он как-то утром пришел в школу там, наверху, в «Ла Капучина», первое, что его попросили сделать – это привести своих родителей или опекунов.

Мы едва не сошли с ума, пытаясь выяснить кто такие эти «опекуны». Оказалось, что это те, кто несет ответственность за ребенка или что-то в этом роде.

Само собой разумеется, что у Рамиро не было ни опекунов, ни тем более родителей.

Тогда он пошел в другое место и там у него попросили метрику или любой другой документ, подтверждающий, что он живой. После этих слов он схватил лист бумаги, высморкался в него, показал это секретарю и весьма живо поинтересовался: не достаточно ли этого в подтверждение того, что он живее всех живых.

Ну, его, конечно же, выгнали вон пинками под зад.

Так Рамиро побывал в местах четырех или пяти, пока, наконец, некая сеньорита из «Санта Инесс» не приняла его в свою группу. Было очень смешно и одновременно стыдно видеть как он сидит среди ребятни ростом чуть выше чем пару ладоней от земли и со всеми вместе, нараспев повторяет «Б и А», «БА», «Б и Е», «БЕ». Учительница попросила и меня остаться, но я презрительно фыркнул и ушёл.

Тогда я еще не понимал, что гораздо смешнее ходить по этой земле не умея ни читать, ни писать, и впоследствии всегда жалел, что не остался, вообразив себя по какой-то причине чересчур важным, чтобы усесться за парту. Должно быть от того, что я уже убил человека.

Иногда я спрашиваю себя, как бы повернулась моя жизнь, если бы тогда я согласился последовать примеру Рамиро и остался учить буквы, а потом продолжил следовать за ним.

Спустя несколько дней он пришел сообщить мне, что учительница подыскала для него работу в пекарне на Четырнадцатой улице.

Работа состояла в том, чтобы разгружать мешки с мукой и начиналась, приблизительно, часов с трех дня до четырех утра, без перерыва, и поскольку в восемь утра он уже должен был сидеть за партой, то весь день ходил измученный, не выспавшийся, как сомнамбула.

Оплата – пятьдесят песо в месяц, хлеба сколько захочешь и уголок среди мешков с мукой, где можно переночевать. По завершении своего рабочего дня он походил на приведение, потому что при малейшем прыжке вокруг него поднималось такое густое белое облако муки, что в нем можно было спрятаться.

Уже позже, значительно позже, в память о том трудном времени он принял фамилию «Бланко» («Белый») и, рассказывая о своей юности, говорил, что было время, когда он «отказывался от хлеба насущного».

Мне его не хватало.

Я опять почувствовал себя осиротевшим. Иногда и на меня «накатывало» огромное желание найти такую же работу, как у него, но все, что мне доставалось – это пара месяцев полировать ботинки, сидя посреди улицы, или собирать бутылки и картон, чтобы потом перепродать одной старьевщице, но заработанных денег не хватало ни на еду, ни тем более, чтобы снять угол, где можно было выспаться в сухости и тепле.

По воскресеньям мы обычно выезжали на автобусе загород, там купались в какой-нибудь речушке, мылись, и, если было достаточно тепло, то и стирали одежду, сушили тут же на берегу, расстелив под солнцем. Рамиро всегда приносил три больших буханки, мы брали с собой сыр, колбасу, пиво и, поиграв немного в футбол нагишом, рассаживались в круг и отъедались в своё удовольствие, а вечером возвращались «домой».

Господи, как это было прекрасно! Вода иногда бывала достаточно холодной, но нас это не останавливало, потому что, побегав немного с мячом, мы быстро разогревались.

Облачными днями одежда не успевала просохнуть до конца, но то было не важно, важно было другое, что мы могли наконец-то почиститься и смыть с себя все налипшее на нас дерьмо.

Ну, и кому, скажите, пожалуйста, сеньор, мы могли помешать или навредить, а? Скажите… Небольшая группа мальчишек, резвящаяся на лугу и играющая в мяч ранним воскресным утром.

Вокруг паслись коровы, но и те не обращали на нас внимания.

А там было много коров, но как только мы начинали наш футбол, они разворачивались и уходили со скучающим видом.

И еще раз спрашиваю, ну какой от нас мог быть вред?

Вижу, что не понимаете к чему я веду.

Я тоже не очень понимаю. После этого я много раз представлял себе как мы играли там, на лугу, рассматривал мысленно и так и сяк, но все равно не могу понять – кому мы могли сделать что-нибудь плохое.