Сила Слова в Древней Ирландии. Магия друидов

Обращает на себя внимание указание направления – северо-восток от Эмайн, где происходили описанные события: сакральное пространство, направленное к Альбану – Шотландии, откуда, по преданию, друидизм и попал в Ирландию (семиотика сторон света в «Похищении» – особая, интересная тема, находящаяся за рамками нашего анализа). Число восемь также маркировано, так как описывает число основных направлений космоса, зафиксированных в нескольких редакциях (прозаических и поэтических) текста, условно называемого «цвета ветров»[143]. Таким образом, можно представить себе сцену, в которой в центре стоит Катбад, а вокруг него расположились восемь его учеников. Инвертированный порядок слов в «Лейнстерской книге» с выносом субъекта влево создает эффект фокализации, и на какой-то момент героем эпизода становится не Кухулин (о котором речь пойдет потом), но именно Катбад, и фразу можно было бы точнее перевести как: «Вот друид Катбад, он обучал своих учеников…».

Число же сто в «Книге Бурой коровы», как кажется, не является настоящим числом (как и во многих других языках), но передает некое напыщенное значение «много», причем именно с заведомым лишением сообщения статуса достоверности. Таким образом, как кажется, сообщение о «ста благородных мужах» выглядит скорее орнаментально, чем информативно, и именно оно и было, скорее всего, добавлено позднее в реконструируемый исходный текст, возможно именно с целью некоего унижения друидизма и лишения описанных действий статуса достоверности. Причем непонятно при этом, зачем в текст вставлено упоминание о Конхобаре (действительно – сыне Катбада), поскольку оно нарушает микросюжет эпизода: если Конхобар сам присутствует при сцене предречения, то почему далее он спрашивает юного Кухулина о его содержании и сути?

Но конечно, эпизод этот знаменит не этим, а тем, что в нем фигурирует в открытом виде и.е. архаический мотив обретения бессмертной славы. В свое время этой теме была посвящена статья П. Форда, который сравнивал выбор Кухулина с выбором Ахиллеса, причем отмечал, что «там, где Ахиллес колеблется, Кухулин действует без колебаний» [Ford 1994: 259].

На самом деле это сравнение тоже не совсем точно: действительно, с одной стороны, в Девятой песни Илиады упоминается слава, которой заманивает многомудрый Одиссей Ахиллеса: «тебя как бессмертного бога / Рати почтут; между них ты покроешься дивною славой!» (строки 303–4). И сам Ахиллес рассуждает так:

Если останусь я здесь, перед градом троянским сражаться,—Нет возвращения мне, но слава моя не погибнет.

Если же в дом возвращусь я, в любезную землю родную,Слава моя погибнет, но будет мой век долголетен

[Гомер 2008, песнь IX, c. 126, строки 412–15].

Причем интересно, что и тут речь идет о выборе между двумя моделями поведения, исходящего из прорицания: «Матерь моя среброногая мне возвестила Фетида / Жребий двоякий меня ведет к гробовому пределу».

К чему же сводится предречение Катбада, если быть точными? К тому, что если юноша в данный день впервые возьмет в руки боевое оружие и воспользуется им, т. е. совершит свой первый боевой выход, то его ждет бессмертная слава, но краткая жизнь. И Катбад, как и другие юноши, данное условие расценивает как неблагоприятное, тогда как юный Кухулин, напротив, видит здесь прямую рекомендацию и идет к королю Конхобару. Тот, прежде чем дать ему боевое оружие, осведомляется, по чьей рекомендации тот выбрал этот день как благоприятный, и, услышав о друиде Катбаде, как бы успокаивается. Но когда правда выясняется и между королем и мальчиком возникает конфликт и Кухулина упрекают во лжи, он говорит слова, получившие огромную известность: «С превеликой охотой остался бы я на земле всего день да ночь, лишь бы молва о моих деяниях пережила меня».