Сообщили об этом Фергусу, Дубтаху и Кормаку. Они тотчас вернулись и совершили много славных дел: Дубтах убил Мане, сына Конхобара, и Фиаху, сына Федельм, дочери Конхобара, Фергус убил Трайгтрена, сына Трайглетана, и его брата. Тогда разневался Конхобар, началась битва, в которой пало триста уладов. Ночью Дубтах перебил уладских девушек, а под утро Фергус поджег Эмайн Маху. Потом ушли они к Айлилю и Медб, те их радостно приняли. С того дня не стало покоя уладам. Три тысячи воинов ушли вместе с ними и целых шестнадцать лет совершали на улад жестокие набеги [Михайлова, Шкунаев 1985: 22–23].
Какую роль в этом играет прорицание друида. Как кажется, никакую: все трагические события происходят по воле самих людей и воле случая, однако средневековый компилятор, наверное, судил иначе. Для него прорицание Катбада и попытка как-то его избежать оказывались тем, что много позднее получило название – самореализующегося пророчества. Ведь если бы друид не предрек, что у жены Федельмида родится девочка невиданной красоты, король Конхобар не стал бы воспитывать ее в скрытом доме, ну и – так далее… Но никакого «если», как я думаю, для сагового нарратива, как и вообще для архаической культуры быть не могло.
В данном случае мы имеем дело с так называемым самореализующимся пророчеством (self-fulfilling prophecy) – термин, введенный американским социологом и антропологом Р. Мертоном в его работе «Социальная теория и социальная структура» (см. [Merton 1949], русск. пер. [Мертон 2006]). Согласно идее Мертона, в ситуации ложного толкования пророчества создается импульс к определенному поведению, которое само по себе превращает изначальное ложное (?) предречение в реальное. Примеров данной «реализации» известно очень много, к сюжетам такого типа можно отнести, например, легенду об Эдипе, о которой пишет Мертон, а также предание о рождении Кира, о чем он не пишет, и так далее. Иными словами, данный мотив существует сам по себе и обретает форму в разнообразных сюжетах, которые как функционально, так и схематически могут в значительной степени различаться.
Таким образом – и поведение Конхобара, и реакция Дейрдре, и выбор Кухулина, знающего, что ему предречена ранняя, но славная гибель, – все это как бы самореализующиеся пророчества, иными словами – вербализация будущего друидом отчасти может быть идентична его программированию. Но лишь отчасти, поскольку сам факт предречения апеллирует в указанных случаях к поведению людей, т. е. не программирует ситуацию из будущего, но определенным образом настраивает на него.
Приведем еще один пример, очень близкий к эпизоду с Дейрдре, но относящийся не просто к другому циклу, но и записанный довольно поздно.
В саге «Преследование Диармайда и Грайнне»[146]
(Tóruigheacht Dhiarmada agus Ghráinne, сохранилась только в виде новоирландского текста в 21 рукописи, от 1718 до 1850 г.) в сцене встречи Грайнне с Диармайдом, точнее – описании зарождения ее любви к нему также присутствует друид. Причем введение в текст данного персонажа, возможно, произошедшее уже на довольно позднем этапе компиляции, скорее всего имплицитно отсылает слушателя (читателя?) к соответствующему эпизоду из «Изгнания сыновей Уснеха». Кроме того, в трех следующих друг за другом эпизодах явно намечены сюжетные несоответствия, либо, что также возможно, коварная игра с другими людьми, на которую решается героиня для достижения своей цели.Так, в первом микроэпизоде рассказывается о том, как к королю Кормаку пришли сын Финна Ойсин и его друг Дьоранг и стали просить руки его дочери Грайнне для предводителя фениев Финна мак Кувала. Кормак обратился к дочери: