Sindroma unicuma. Finalizi

— Насчет снимков, — сказал парень. — Позволите ли, Карол Сигизмундович, во избежание недоразумений поставить прессу в известность? Со своей стороны приложу все усилия, чтобы свести к минимуму внимание журналистов к вашей частной жизни. В этом есть резон и для меня, поскольку не хочу, чтобы любопытные лезли в наши с Эвой отношения.

Отец не ответил. Он жевал губу, размышляя.

Наверняка думал о новых обстоятельствах, выявившихся в связи с вручением дочери фамильного кольца древнего рода. Думал о том, знает ли сидящий напротив мальчишка, что невзрачная избранница слепа, и что отсутствие способностей передалось ей от матери — ссыльной с побережья. Думал о том, устроить ли мне несчастный случай или самоубийство, и как можно быстрее. Думал о том, придется ли тратиться на банкет и прочие официальные церемонии, сопутствующие обручению. Думал о том, как ему вести себя с Мелёшиным-старшим: игнорировать, выжидая, когда тот сделает первый ход, или поговорить напрямик, чтобы не мучиться бессонницей?

При Мэле родитель не решился затевать семейную разборку и унижать меня словесными оскорблениями. В поддержке парня есть несомненный плюс, — воодушевилась я.

— Также хочу заверить, что беру на себя полную ответственность перед Леонисимом Рикардовичем и сделаю все возможное и невозможное, чтобы убедить его в серьезности моих намерений к Эве, — сказал Мэл.

И где он научился выражаться мудрено и без запинки? Прирожденный оратор.

— Хорошо, — выдал папенька после долгого молчания, мучительного для меня. — Сроку на всё — двое суток. О дальнейших шагах сообщу, — и поднялся, давая понять, что разговор окончен. Отец подал руку Мэлу, и они обменялись рукопожатием, после чего родитель вышел из импровизированного закутка, и между стеклярусными шторками, заходившими ходуном, я разглядела телохранителей, проследовавших с папенькой к выходу.

Он ушел! А я жива и невредима! И мне не угрожали, а общались на равных!

Ладно, если быть честной, отец общался, в основном, с Мэлом, а я сидела в качестве бесплатного приложения, из-за которого приключилась заварушка.

— Вот видишь, — заулыбался Мэл, снова захватив в плен мою руку, — а ты боялась.

— Итак, — вытянула ее и прижала к груди. — Сейчас ты объяснишь, кого я должна опекать, и что это за кольцо.

— Эва, — парень состроил жалостливую физиономию, — может, поговорим потом? Нам пора на экзамен. Добраться бы до двенадцати в институт.

Он юлил, как пить дать, и что-то скрывал.

— Мне экзамен не грозит, так что рассказывай, — потребовала, скрестив руки на груди. — С самого начала и не увиливай. Мэл, это же не шутки! Сам говорил, что мы не должны скрывать друг от друга.

— Тогда ты не приняла бы кольцо, — вздохнул парень, и сердце захолонуло от тревожного предчувствия.

Собственно, интуиция не подвела. Правильно сердечко забилось с перебоями.

Оказалось, что несколько веков назад, в эпоху истребления человечества от войн, болезней и прочего лиха, род Мелёшиных, вернее, их далеких пра-пра-пра-пра-предков оказался на грани исчезновения не только из-за междоусобиц с соседями, но и по причине распрей в клане. И тогда старейшина, собрав всех оставшихся в живых членов семьи, потребовал принести клятву верности, а затем скрепил её, взяв у каждого из родственников помалу крови, в которой и закалил кольцо, доставшееся ему от прадеда. С тех пор артефакт передавался в поколениях по старшинству, а остальные члены семьи могли хоть поубивать друг друга, но причинить вред носителю кольца не могли, иначе им грозила быстрая и ужасная смерть. Таким образом, старейшина, изобретший ритуал, избавил клан от вымирания. Ниточка протянулась через века, хотя временами была тоньше волосинки.

— Причем здесь опекунство?

— Женщины не могут носить кольцо. Оно не принимает их — сваливается, теряется. Оно спит. Но в некоторых случаях Ungis Diavoli можно надеть. Поэтому вчера я читал заклинание предка и уговаривал кольцо принять тебя.

— Я должна охранять его? — спросила сердито, взбудоражившись рассказом.

— Нет. Хотя да. То есть будешь жить-поживать, не задумываясь о ноше, пока не передашь кольцо следующему по старшинству в моей ветви рода.

— Кому это? — спросила с подозрением. Кто может быть младше Мэла?

Старший сын старшего сына. У начальника Департамента правопорядка был сын… Глеб, кажется. Он погиб, и теперь единственный сын, не считая сестры, — Мэл. Значит, следующим примерит кольцо сын Мэла.

Сын Мэла!

— Да ты! — вскочила я и села. — Как ты мог! Почему ты? — снова вскочила и опустилась на стул. — То есть я и ты? Значит, мы с тобой?

От нахлынувшего гнева дыхание срывалось, и окончания фраз съедались.

— Как ты мог? — только и повторяла без конца. — Как ты мог?

— Успокойся, Эва, — парень попытался обнять меня. — Мы выкрутились лучше некуда.

— Успокоиться?! — воскликнула я и понизила голос до шепота, хотя в предосторожности не было нужды. Стеклярус тихо колыхался, сворачивая звуки, и не выпускал их за пределы закутка. — Знаешь, что сказала вчерашняя тетка? Ребенок будет невидящим! Мэл, твой сын может родиться слепым! Дегенератом!

Лицо парня застыло.