Sindroma unicuma. Finalizi

— Не путай понятия, — сказал он отрывисто. — Я вижу, у меня оба родителя видят. У тебя отец видит, а мать — нет. Итого семьдесят пять из ста. Никаких проблем.

— О! — застонала я. Легкомысленному товарищу бесполезно объяснять и доказывать. — Хочу снять его! — попыталась стянуть кольцо. — По доброй воле возвращаю тебе!

— Его можно надеть единожды, — ответил Мэл. — Мой прадед носил, потом дед, а после него отец. Затем носил брат. Теперь я отдал тебе, а ты передашь кольцо дальше.

— Твой отец убьет меня! — сдирала подарок чуть не плача. Напрасно. Засело крепко — не снять. — Я хочу отдать его! Неужели некому?

— Почему же, — посмотрел на меня Мэл. — Следующий по старшинству Севолод, за ним наследует Вадим. И кольцо уйдет по другой ветви.

Парень, усыновленный Севолодом. Я вспомнила мерзкую улыбочку кузена Мэла, когда тот лапал горничную, и приостановила раздирание пальца в кровь.

— Значит, ты готова отдать кольцо? — спросил Мэл, криво ухмыльнувшись. — Этому козлу, который и рядом не стоял с нашей семьей? Который жрет, ср*т и пользуется благами, прикрываясь нашей фамилией? Беги, передавай. Он с радостью примет.

Я устало откинулась на спинку стула. Ну, что за невозможный человек этот Мэл! Почему сразу не рассказал правду о кольце? А если бы сказал, то совесть никогда не позволила бы мне подставить палец — это верно как дважды два.

— Послушай, Эва, — опустился парень на корточки и поцеловал мою раскрытую ладошку, а я обессиленно смотрела на него. — Всё будет хорошо.

— Что хорошего? А если через месяц мы надоедим друг другу? Что тогда?

— Кто не рискует, тот не пьет шампанское.

Спасибо, утешил. И от шампанского спиваются.

— А если… если родится не сын, а дочь? Пять девочек! Или шесть! Или семь!

Абстрактные дети множились как на дрожжах, и Мэл рассмеялся.

— Мы будем стараться. Эва, пойми, свет не сошелся клином на кольце. Останься брат в живых, оно никогда не перешло бы ко мне. Не цепляйся за кусок металла. Мы выбили право быть вместе, а остальное — неважно. Если наскучим — отдохнем друг от друга и поглядим, как быть дальше. И уж если совсем станет невмоготу, то разойдемся. Но ты всегда сможешь отдать кольцо следующему по моей ветви рода.

— Это как? — поинтересовалась ревниво.

— Вокруг много женщин… Какая-нибудь да согласится продолжить фамилию Мелёшиных.

Ну уж нет. Пока что нет. Не отдам.

— Не сомневался в тебе, — сказал парень, посмеиваясь. Мамочки, неужели сорвалось с языка?

— Мэл… Конечно, рано говорить об этом, — промямлила, будучи пойманной с поличным, — но если случится так… Если мы с тобой…

— Заделаем ребенка? — обрубил он невнятное беканье, как всегда грубо и прямолинейно.

— Если он все-таки родится слепым, что тогда? Этот мир не примет его.

Мэл посмотрел в окно.

— Значит, мы изменим для него мир.

Выяснилось, что Мэл припарковал автомобиль за ближайшим перекрестком. Теплый пояс тянулся вдоль витрин, в которых отражалось вылезшее из-за крыш солнце — веселое и задорное.

— Вот мы с тобой сейчас идем, а нас, возможно, фотографируют, — оглянулась я назад, прижимая потрепанные розы к груди, но не заметила подозрительных машин, следующих по пятам, равно как и крадущихся типов с фотокамерами и прижимающихся к стенам домов.

— Привыкай к публичности, — сказал Мэл, обняв меня за талию. — Уже не будет как прежде. Не гарантирую, что о нас полностью забудут, так что изредка фотографии станут появляться в прессе.

Не хочу, чтобы мою жизнь выставляли напоказ. Такое впечатление, будто за мной, почти поцеловавшейся с Мэлом на снимке, наблюдала вся страна.

— Но ведь Иванов, который распорядитель у премьер-министра… Рубля запретил ему писать обо мне и другим не разрешил.

— Ну и что? Всегда найдется тот, кто захочет укусить и погреть руки на сенсации, пусть ему потом заткнут рот. Главное — тявкнуть.

— Может, твой отец передал фотографии в газету? — спросила и испугалась. Вдруг Мэлу неприятно, что я обвинила Мелёшина-старшего в некрасивом поступке?

Однако парень не стал возмущаться.

— Вряд ли это он. Ему невыгодно трепать нашу фамилию в прессе. Отцу не нужны скандалы, чтобы не усугублять проблемы на работе. Скорей всего, за нами следили репортеры.

Мэл усадил меня в машину, припаркованную за углом на перекрестке, и завел двигатель.

— Пусть прогреется.

Теперь и обнять парня нельзя, не оглянувшись по сторонам, а целовать можно только в "Эклипсе" с затемненными стеклами, хотя не я уверена, стоит ли. Вдруг после сегодняшней ночной выходки Мэл отнесется с опаской к проявлению мной нежных чувств? Елки-палки, до чего неловко получилось с расцарапанной спиной.

— Ты сказал, что родители знают о твоих намерениях, — поспешно переключилась на другую тему. — И мама тоже?

— И мама. Я сообщил об обязательстве, которое дал, но о кольце пока что не успел сказать.

— Она сильно тебя ругала? — полюбопытствовала смущенно. Упоминание о маме Мэла вызвало у меня необъяснимую робость.

— Она вообще не повышает голоса. Не бойся, Эва, отобьемся, — поддержал улыбкой парень.

— А сестра?

Мэл фыркнул.

— Надо будет, узнает. Я перед ней не отчитываюсь.