Сингарелла

В воскресенье с утра исчезла Гертруда, но зато остался ее муж, который стал оказывать Ларисе откровенные знаки внимания, чего раньше за ним не водилось. Еще до пробуждения Ларисы, Афанас уже был гладко выбрит, освежен пронзительными жениными духами, одет в выходной костюм с галстуком. Впрочем, пиджак и галстук он, после того, как его в таком облачении увидела проснувшаяся Лариса, снял, видимо, для того, чтобы не казаться слишком официальным.

Лариса с удивлением обнаружила на своей тумбочке мимозы. На ее смятенный вопрос: от кого это? — Афанас, потупившись, сразу внятно объяснить не смог. Но позже, оглянувшись на дверь, переставил букет на подоконник и сказал с придыханием: „Лариса, не спрашивай!.. Пусть это будет нашим секретом. Гертруде я скажу, что это для нее. Хорошо?“ По мнению Ларисы, артист из него был никудышный, но само стремление к художественному, а не бытовому лицедейству заслуживало похвалы. Тем более, что игра вполне входила в прогнозируемое: все действия супругов направлялись на одну цель — „отслоить“ Ларису от… меня.

Весь день Лариса с Афанасом пили чай. Весь день беспрестанно звучала „Сингарелла“, хриплая от заезженной плёнки:

„…Струны как любовь цыганазазвучат хмельно и пьяно.

Лишь в объятьях атаманаСтанешь от любви ты пьяной“

Лариса старалась говорить на нейтральные темы, Афанас неизменно скатывался на высокое. Действовать грубо, в стиле „после отбоя“, он, учитывая хрупкость объекта, не имел права, поэтому избрал, по его мнению, единственно правильный путь — через широту своей души, замаскированную утонченность и тому подобное. Иногда, правда, увлекаясь, он упоминал о своей высокой зарплате, которая еще более увеличился от повышения разряда, грядущего после дополнительной учебы на соответствующих курсах без отрыва от производства.

Вечером пришла Гертруда, а Лариса ушла на свидание, то есть, пошла к нам с женой, в штаб, докладывать текущую обстановку.

В понедельник я опять посетил означенное жилище, — когда, соответственно плану, в нем были Гертруда с Афанасом, но отсутствовала моя возлюбленная. Гертруда, наскоро построив мне глазки, под каким-то предлогом ушла, а Афанас приступил к моей обработке.

Супруги были неоригинальны: Афанас почти слово в слово повторил нравственные аксиомы, уже известные мне от Ларисы, исключая „огрызки“, „обмылки“ и „оселки“. Я, сквозь сомнения, вынужден был соглашаться со старшим товарищем.