Синие цветы I: Анна

Эрель не стремился подсластить пилюлю, считая, что лучше я проглочу ее быстро, чем буду неделю рассасывать.

– Скорее всего. Но это не означает, что ты должна расстраиваться.

– Я не могу не расстраиваться.

Эрель погладил меня по голове.

– Вскоре ты успокоишься, и станет легче.

– Ты не понимаешь, – сказала я шипящим шепотом. По щеке, щекоча, скользнула слезинка. И почему я такая плакса? Дать мне волю, ревела бы целыми днями.

– Что не понимаю? – забеспокоился Эрель.

Я мотнула головой. Как объяснить Эрелю то, что ему совершенно незнакомо? Звенящую тишину вокруг и ощущение немоты; преследующее неотступно, высасывающее все силы и чувства одиночество. Все же я попыталась:

– До того, как я познакомилась со всеми вами, у меня совсем никого не было.

Эрель развернул меня к себе вместе с креслом и с внимательным сочувствием посмотрел мне в глаза. От природы радужные оболочки у него были чистого, бледно-голубого, как весеннее небо, цвета, что придавало его взгляду мечтательность. Он не наносил макияж, только слегка подкрашивал свои светлые ресницы синей или коричневой тушью, сегодня коричневой.

– Даже если ты отдалишься от нас, с тобой останется Науэль.

Я медленно покачала головой.

– Я думаю, он намерен бросить меня.

– А вдруг ты ошибаешься? Он превращается иногда в ледышку, но дай ему время – и он оттает.

– Нет, я чувствую, что он отдаляется от меня. И это ощущается так… как будто, отбирая у меня себя, он забирает все, что только наполняло мою жизнь. Эрель, мне так больно…

Эрель обхватил длинными пальцами мои плечи.

– Анна, он сложный человек, у него свои заморочки. Никто из нас не понимает его по-настоящему. Но в одном я точно уверен: он никогда умышленно не сделает ничего, что тебя расстроит.

– Он не расстраивает меня умышленно! Он просто издевается надо мной, нисколько об этом не задумываясь! – истерично взвизгнула я, и Эрель притянул меня к себе, обнимая.

Я неоднократно слышала от Науэля, что жалость – это последнее, в чем он нуждается. Ну а мне хотелось, чтобы меня утешили, показали, что не всем в этом мире плевать на меня. Вошедший Науэль слегка обалдел от представшей ему картины.

– Почему Анна плачет?

– Не может решить, сделать ей челку или оставить как есть, – объяснил Эрель, отстраняясь от меня.

– Она будет выглядеть как дура с челкой, – сказал Науэль.

Эрель всплеснул руками:

– Ну вот все само собой и разрешилось!

Завершив с Науэлем, Эрель выставил его вон, приказав напечь печенюшек, и занялся мной.

– Если что-то в моей жизни складывается неудачно, я меняю прическу – обманываю неудачу, притворяясь другим.

– Моя овечья суть все равно меня выдаст.

– Давай договоримся. Я работаю, а ты не мешаешь, – Эрель отвернул кресло от зеркала. – Просто представь, как твои тревожные мысли цепляются за кончики твоих волос, и позволь мне отсечь их.

Я улыбнулась.

– В жизни не слышала ничего нелепее.

Эрель деловито щелкнул ножницами.

– Пусть моя мамочка ничего не понимала в моей жизни, один ее совет все же оказался и правильным, и полезным: «Если у тебя паршивое настроение, сынок, постриги волосы или ногти».

Я рассмеялась. Обхватив мою дернувшуюся голову ладонями, Эрель сообщил:

– Есть такая примета: кто много смеется у парикмахера, потом долго плачет.

Я замерла. Волосы летели во все стороны, но чтобы избавиться от всех моих неприятностей, мне пришлось бы побриться налысо.

– Ты встречался с ним?

– Две недели. Мы были очень молоды.

– Как ты не сошел с ума по нему?

– Потому что уже тогда был слишком умным для того, чтобы позволить себе в него влюбиться.

– А я вот дура набитая, – усмехнулась я.

– Ничего, – сказал Эрель и погладил меня по макушке. – Все люди разные, и это нормально.

Под умиротворяющим воздействием Эреля мне стало лучше, но он не мог светить мне вечно. Одновременно со стуком закрывшейся за ним двери я отчетливо услышала, как захлопнулась крышка моей коробки, запирая меня в темноте и одиночестве. Науэль сгинул вместе с Дьобулусом, Микель громыхал на рояле, а я сидела на кровати в своей комнате и застывшим взглядом наблюдала, как капли дождя сползают по стеклу – и еще одна, и еще одна, и еще, неотличимые друг от друга, как дни моей жизни.

***

В тесном общении с Науэлем обострение комплекса неполноценности неизбежно, особенно в моем случае. Думая об этом, я листаю журнал, и от всех этих тонких, как карандаши, женщин, которых я вижу в нем, мне не становится легче. Хочу быть как они.

– Это так уж обязательно? – спрашивает Науэль, и я, осознав, что проболталась, со вздохом отодвигаю журнал.

– Они такие худые.