Синие цветы I: Анна

Глядя на свое отражение в зеркале на дверце шифоньера, я испытывала удовлетворение и леденящую, злорадную радость. Я не ожидала, что смогу влезть в это крошечное платье, когда брала его, но внезапно оно пришлось мне впору – короткое, с узенькими бретельками и затягивающимся на шнуровку лифом. Я чувствовала себя как в броне, хотя в действительности была почти раздета. К платью я добавила черные чулки и высокие блестящие сапожки, и кто бы теперь сказал, что я невыразительна как воробей, или что эта женщина в зеркале вообще я. Ее макияж был откровенно вульгарен: вызывающие стрелки, три слоя туши на ресницах, а губы так красны, будто она только что пила кровь из чьей-то шеи. Прическа наводила на мысль о стихийном бедствии – пышные, жесткие от лака, топорщащиеся пряди. Называя вещи своими именами, она выглядела как настоящая потаскуха. Я была от нее в восторге.

– Надеюсь, на тебе есть трусы под этой юбчонкой, – сказал шокированный до глубины души Науэль.

– Надейся, – бросила я, проходя мимо него развязной шаткой походкой.

– Ты убьешься на этих каблуках.

– О, я уверена, кто-нибудь успеет подставить мне сильную мужскую руку.

– Причешись!

Я мотнула головой, нагнулась, коснувшись волосами пола, затем выпрямилась и посмотрела Науэлю прямо в глаза. Собственное поведение все еще удивляло меня, но после нашего вчерашнего разговора, озарявшего сумрак искрами, во мне все точно перевернулось вверх тормашками. Мне хотелось кричать, бежать, прыгать, делать что угодно, только не сидеть на месте, чувствуя боль внутри, обжигающую, словно меня нафаршировали тлеющими углями. Вычеркните меня из списков клуба мазохистов!

– Ты что, воевать со мной надумала? – тихо спросил Науэль.

– А ты, кажется, хотел, чтобы я рассердилась? – усмехнулась я. – Ну так я рассердилась, получи. И потом, почему ты считаешь, что все, что я делаю, непременно связано с тобой?

Мои каблуки простучали по полу и затихли на ковре в коридоре.

Осторожно спустившись по лестнице, я вышла из дома. Время успело подобраться к полуночи, на небе сияли чисто вымытые звезды и луна, круглая, как кошачий глаз. Я затряслась от холода, осознав, что вышла без пальто (и без сигарет, что еще хуже), но Дьобулус сразу втянул меня в теплую машину. Он выглядел сверкающим и загадочным, оставив свою элегантность ради вызывающего шика, и я широко ухмыльнулась. Волосы Дьобулус пригладил, не жалея геля, я едва ли не видела в них свое отражение.

Машины охранников Дьобулуса выстроились впереди, позади и по бокам нашей. Процессия уже была готова тронуться, как появился запыхавшийся Науэль и плюхнулся на заднее сиденье.

– Ты же сказал, ты занят, тебя отчислят, – напомнил Дьобулус.

– Ничего, – жадно заглотнул воздух Науэль. – Все равно меня отчисляют каждый семестр. Восстановлюсь, как обычно.

В последний момент приняв решение ехать, он не успел переодеться, и на нем остались те же джинсы и бледно-желтая майка с надписью «Разбитое сердце» на груди.

– Довольно забавно, что сейчас Науэль единственный из нас, кого можно назвать нормально одетым, – сказала я.

Науэль прочитал надпись на своей футболке и ругнулся тихо, но выразительно. Улыбаясь, Дьобулус протянул мне длинную сигарету и взял одну себе. Он чиркнул зажигалкой, и мы одновременно прикурили, столкнувшись кончиками сигарет.

– И мне, – хмуро потребовал Науэль.

– Ты бросил. Шесть лет назад, помнишь? – произнес Дьобулус сладким голосом.

Науэль промолчал, источая возмущение.

Клуб, в который мы приехали, принадлежал Дьобулусу и назывался «Пыльца». Мы прошли внутрь громадного мрачного здания, больше напоминающего заброшенный завод, чем помещение для клуба. Вся надземная его часть действительно пребывала в запустении, но в глубь земли уходило множество подвальных этажей.

Спускаясь с риском поломать себе ноги на высоких узких ступеньках, я слышала музыку, пульсирующую внизу. В зале она просто оглушила меня. Клуб был наполнен людьми. Большинство танцевали, некоторые сгрудились на и возле расставленных возле стен разноцветных диванчиках, похожих на огромные капли расплавленной пластмассы. Стены покрывали металлические пластины с заклепками – была ли ржавчина на них настоящей или декоративной, я так и не поняла. Все это выглядело бы как декорации для фильма ужасов, если бы не размещенные на ржавых поверхностях лампочки, сияющие, словно звезды.

– Бриллианты и ржавчина, – сверкнул декорированным зубом Дьобулус. – Мой стиль.

От размещенных под потолком прожекторов тянулись раскачивающиеся конусы розового и зеленого света. Потом зеленый цвет сменился на фиолетовый, а розовый – на красный. Протискиваясь сквозь толпу, мы прошли к стойке. Я беспокоилась, что кто-то узнает Науэля, но утешала себя тем, что, стриженый, в очках, просто одетый, он не походил сам на себя.

– Зачем тебе понадобилось открывать клуб? – спросила я Дьобулуса.

– Дорогая, – ответил он наивным голосом, – я же должен как-то объяснить, откуда у меня взялась эта куча денег.