Сам ритуал не произвел на меня особого впечатления. В лучших традициях колдовских обрядов, какими их показывают в дешевых кинофильмах, Дьобулус рисовал мелом знаки на полу и бубнил загадочные фразы, но любые слова звучат загадочно, когда их произносят на непонятном языке, так что с тем же успехом он мог зачитывать по-ровеннски чек из магазина: «Молоко, картофель, два рулона туалетной бумаги». От запаха свечей и травы, которую Дьобулус жег в серебряной чаше, у меня закружилась голова, но скепсиса не убавилось. Впрочем, Дьобулус заявил, что ритуалу мое неверие не помешает.
– Самое худшее проклятие, – сказал Дьобулус, капая на чашу расплавленным воском. – Самое худшее, какое только можно придумать.
– Чтобы у человека хвост отвалился?
– Чтобы зло, причиняемое им, оборачивалось против него самого.
Я задумалась. Что ж, решила я в итоге, если науэлев папенька получит заслуженное, я не должна беспокоиться.
Ноги заныли, и я вытянула их поудобнее.
– Как я понимаю, основная часть ритуала – сидение на полу в неудобной позе.
– Нет, милая, основная часть ритуала – это я. Потому что я в него верю и во мне есть Сила, чтобы обратить идеи в реальность, – Дьобулус ловко слепил из воска человечка и бросил его на дно склянки с широким круглым горлышком.
– Все это замечательно, но я-то зачем тебе понадобилась? – спросила я и вдруг получила хорошую оплеуху. Это было неожиданно и больно, и из глаз у меня хлынули крупные слезы. – Что за… Дьобулус! – едва успела я возмутиться, как он перебил меня:
– Плачь сюда, – и подставил склянку.
Мои слезы иссякли сразу, как щека перестала гореть. Влага даже не успела закрыть донышко.
– Ожидал от тебя большего, но ладно, сойдет, – Дьобулус закрыл склянку пробкой и запечатал сургучом. – Храни ее. Если ты откроешь склянку, проклятие перестанет действовать. Нужно ли это делать, решать тебе, хотя я бы сказал, что нет.
– Это было действительно грубо, Дьобулус, – проворчала я, потерев щеку.
– Видишь ли, чтобы заплакал я, как минимум пришлось бы убить кого-то в этом доме.
– А, ну да, не вариант.
В красном колеблющемся свете лицо Дьобулуса с глубокими тенями под глазами выглядело мрачно, и мне стало не по себе от его близости – ощущение, которое я уже успела подзабыть. Я все еще не имела представления, на что способен этот человек или кто он есть. Он вызывал у меня смешанные чувства, но вместе с тем мне было жаль терять его общество.
– Не бойся будущего, – посоветовал Дьобулус. – Бесстрашие помогает перепрыгнуть пропасть, в которую толкает страх. И вы все-таки вдвоем.
– Да, мы вдвоем, к чему ты приложил много усилий. Я разгадала твой замысел – сначала ты добивался от меня, чтобы я показала Науэлю, что я вовсе не такая размазня, как он думает, а потом соблазнял меня, чтобы Науэль начал ревновать. Все ясно, кроме одного – почему ты помогаешь мне, если хочешь его для себя?
– Не будь такой самоуверенной. Помогаю ли я именно тебе? Я люблю Науэля… А Науэль… Он привязан ко мне. Он нуждается во мне. Но он меня не любит. Стали ли причиной мой род деятельности, мой возраст или мои моральные дефекты, но он никогда не будет относиться ко мне так, как я мечтал, чтобы он относился. Впрочем, какое это имеет значение, если я в принципе не то, что ему нужно.
– Что же ему нужно?
– Семья.
– У него есть семья.
Дьобулус вздохнул.
– Ты не поняла меня. Науэль нуждается в семье – самой обычной семье, в самом типичном понимании этого слова. Только собственные дети помогут ему избавиться от несчастного ребенка в нем самом, повзрослеть и осознать, что он вовсе не чудовище, каким считает себя. Как ты сама понимаешь, нормальной семьи я дать ему не могу. Но это можешь сделать ты.
– Боюсь, для него я слишком заурядна.
– Да ты словно придумана специально для него! – воскликнул Дьобулус. – И я не хочу слушать твои возражения.
– Науэль – семейный человек. Да мне легче представить себе множество! Или неопределенность. Что угодно другое.