Синие цветы I: Анна

– Каждого, – Науэль направил скучающий взгляд на телевизор, подвешенный на стену. – Почему они показывают всякую херню, когда я хочу мультики?

– Я надеюсь, это риторический вопрос.

– Надейся, как же, риторический, – буркнул Науэль, отпивая кофе и морщась. – И сахар у них не сладкий.

Я закатила глаза.

– Ужасно. Не знаю, как мы это переживем.

Науэль хмыкнул и разворошил лежащую перед ним газету.

– Та-дам! – протянул он, поднимая брови. – День неожиданно спас себя от моего осуждения.

– Что там?

– Дитрек Малуоко, основной спонсор гимназии «Лиственницы», официально объявлен покровителем учреждения – сразу по завершению профинансированных им ремонтных работ. Среди прочего он еще и предоставил стипендии для трех учеников из малоимущих семей. Ну что сказать, трое сразу это утомительно. Посмотри на лицо героя, – он показал мне страницу.

– Вполне приятное лицо.

– Да прямо клубничный леденец, – согласился Науэль. – Так бы и облизал.

– Твой сарказм мне не понятен. Человек делает добрые дела.

– Что ты, какой сарказм. Я телом и душой за благодетельность. Столько раз трахался бесплатно.

Нахмурившись, я поправила:

– Благотворительность.

Науэля было не смутить.

– Пусть даже так. Зато я знаю много других слов. Трансмиссия. Суггестия. Синопсис. Они покруче слова «бла-го-тво-ри-тель-ность».

– Ты хоть знаешь, что эти слова обозначают? – подколола я.

– Я знаю, что такое синопсис, но меня заставили. Трансмиссия – это песня, которую поет мертвый чувак. Что касается второго слова… притворюсь, что не слышал твою подколку. Между прочим, обратила ли ты внимание, что в блядовитом слове «благотворительность» не уточняется, себе или другим творится благо?

– Зачем сразу думать о человеке плохо?

– «До шестнадцати лет я думала о людях хорошо, но потом начала принимать фосфор, и он улучшил мою мозговую деятельность», – произнес Науэль назидательно. – Поехали.

– Куда?

– Туда.

– Это же в другом городе.

– Во-первых, не в другом, а в соседнем. Во-вторых, если бешеной собаке не крюк, то мне и вовсе бежать и бежать.

– Твоя логика от меня ускользает, – только и успела проговорить я, как меня уже затолкали в машину.

В дороге Науэль вел себя не слишком адекватно, но я все равно порадовалась, что он оставил свою глубоко въевшуюся мрачность. Сегодня его штырило от бестолковой, но отвязной песенки «Все лучше и лучше». Когда она заканчивалась, он перематывал пленку к началу, и так до тех пор, пока я не изобразила, что блюю в окно. Тогда он переключился на «Бойца», и после десяти прослушиваний я попросила вернуть «Все лучше и лучше», раз уж приходится выбирать меньшее из двух зол.

Мы достигли пункта назначения засветло, потратив на дорогу четыре часа и нафаршировавшись музыкой до одурения.

– Добро пожаловать в город людей, выигравших битву за озеленение, две машины на семью и свитера в ромбик, – объявил Науэль.

Я не была столь иронично настроена и сочла город милым – чистые аллеи; немногочисленность многоэтажек; двери подъездов, не мохнатящиеся обрывками бесчисленных рекламных объявлений; аккуратные разноцветные магазинчики, которые в Льеде напирали бы друг на дружку, как грибы на пне, а здесь размещались свободно. Симпатично, тихо и опрятно.

– Спорим, в условиях этой идиллии в телефонных будках еще сохранились справочники? – Науэль выскочил из машины. Походка у него пружинила от переполняющей его энергии.

– Разумеется, – сказал он, возвращаясь обратно. – У него множество однофамильцев, однако я уверен, что наш сладенький-приторный – это тот, который живет в отдельном доме. Ему же нужен простор для амбиций. Надо спросить у кого-нибудь, как туда проехать.

– Ты что, собрался к тому человеку из газеты? Он твой знакомый?

– Еще бы. Я же катастрофически общителен, – отмахнулся Науэль. – У меня был приятель, который поджигал справочники в телефонных будках. Еще он выковыривал кнопки в лифтах и пачкал лавочки в парках.

– Науэль…

– С ним приключился забавный случай… Он запустил булыжником в статую, пытаясь отбить ей голову. Голове ничего не сталось, разве что круто зазвенела, так как она была чугунная, зато камень отрикошетило от нее и влепило как раз моему приятелю между глаз. Знаешь, после этого я с уважением отношусь к Весперо – пусть писателем он был паршивым, но даже его статуя может постоять за себя.

– Науэль… – безуспешно попыталась перебить я.

– Так вот, этого милого мальчика хорошо вырубило, и в отключке ему послышался голос, серьезно объясняющий ему, что вандализм это совсем не есть хорошо.

– И потом твой приятель исправился? – заинтересовалась я.

– Нет, потом он сказал, что не верит в сообщения свыше. Он исправился после того, как застрял в лифте собственного дома и торчал там целые сутки, потому что кнопка вызова диспетчера уже полгода как была им же и сломана.

– Он же наверняка кричал. Почему ему не помогли соседи?