Синие цветы I: Анна

– Ну, кричать он мог только первые три часа, на что соседи отвечали: «Будешь еще свинничать, скотина», – рассмеялся Науэль. – Вон девушка идет. Спроси у нее, как проехать. Я сам опасаюсь – не знаю, как на лица вообще, но на мое в частности у женщин слишком хорошая память, – он назвал мне адрес.

Я подробно расспросила девушку, и на полпути к цели меня вдруг осенило, что мне запудрили мозги, тем самым уклонившись от необходимости отвечать на мои вопросы.

– Я почти уверена, что у тебя не было никакого приятеля-вандала, – сказала я досадливо.

– Зря, – беззаботно отозвался Науэль. – Я почти уверен, что он у меня был.

Окружающий пейзаж все больше походил на пригород. Многоквартирные дома сменились коттеджами.

– Вон и нужный нам дом, – остановив машину, указал Науэль и добавил приглушенно, обращаясь к самому себе: – Я уверен, он ждет меня. Я уверен, он ждал меня много лет, – он повернулся ко мне. – Что-то мне не хочется тащить тебя с собой.

– Ты уже притащил меня в этот город, и не вздумай теперь бросать привязанной к столбу, как собаку возле магазина.

– Я мог бы просто оставить тебя в машине, – сказал Науэль в свое оправдание и тяжело вздохнул. – С тех пор, как ты научилась возражать мне, ты стала такой… – он повращал кистью руки, пытаясь подобрать слово, – …такой возражающей.

Я прыснула, но как-то неврастенически. Науэль надул губы.

– Ну да, я ходячий прикол. Прохрюкайся и скажи, как я смотрюсь.

Я взглянула на него, сразу успокаиваясь и недоумевая, как может этот несносный человек все время выглядеть так, как нормальные люди только на фотографиях, снятых лучшими фотографами и прошедшими тщательную ретушь.

– Я бледный? У меня губы обветрены? Я похож на енота?

– Да; слегка; не больше, чем енот похож на тебя. Что ты хочешь услышать от меня? Не могу сказать ничего нового.

– Ладно, – он отыскал среди своих вещей карандаш, которым давно не пользовался, и несколькими ловкими движениями подвел глаза. Затем вставил в ухо длинную серебристую сережку с прозрачным камнем («Настоящий бриллиант, самая дорогая вещь, какую я только тырил»), сунул в рот жвачку и все-таки вынул из машины свечу зажигания.

– Пригород, средний класс. С ними следует держаться настороже, – пояснил он. – Только как бы они не взорвали машину.

Мне бы снова стало смешно, но мешало невнятное беспокойство. Вдоль ведущей к дому дорожки горели белые фонари, хотя до темноты оставалось несколько часов. Мне хотелось остановить Науэля, подозрительная оживленность которого не сулила ничего хорошего, или хотя бы расспросить его, но я не делала ни того, ни другого, ощущая, что мои попытки будут тщетны. Оставалось надеяться, что в доме никого не окажется. Или что нам просто не откроют. Но дверь распахнулась, стоило Науэлю один раз стукнуть по ней.

– Что-то ты ра… – обрыв на полуслове и долгая минута тишины, во время которой хозяин дома смотрел на Науэля, а Науэль смотрел на него, растянув губы в широкой, кристально-искренней улыбке.

Науэль нарушил молчание первым:

– Свершилось, радость моя. Твой лучший час настал, – он отодвинул человека плечом и прошел в дом, расстегивая пальто. – Извини, что не послал телеграмму, извещающую о моем прибытии. Голос так дрожал от волнения, что не смог надиктовать текст. Анна, входи.

Науэль повесил свое пальто на вешалку. Под пальто на нем были джинсы и плотно обтягивающий черный свитер с высоким воротником.

– Не слышу воплей радости. Ты тихо кричишь или я плохо слышу?

– Я молчу, пораженный твоей наглостью.

Если не обращать внимания на сжатые губы и мрачно сдвинутые брови, этот человек производил вполне располагающее впечатление. Хорошо одетый, моложавый и подтянутый, только начинающий седеть, он выглядел лет на сорок – сорок пять, но мог быть значительно старше.

– Ты хотел сказать «милой непосредственностью», – поправил Науэль, втягивая меня за собой в комнату. – И не «пораженный», а «восхищенный».

– Я знаю, что я хотел сказать.

– Смотри, на нем свитер с ромбиками, – обрадовался Науэль. – Вууу-хуу, люблю находить подтверждения моим стереотипам.

– Что это такое, Науэль? – в голосе нескрываемое раздражение, холодное и режущее, как осколки льда («Дитрек, – вспомнила я, – его зовут Дитрек»).

На кого-то, кроме Науэля, могло и подействовать. Но Науэль был сама невинность.

– Дружеская встреча.

Дитрек вошел вслед за нами в комнату – настороженно, как в клетку с хищниками. Науэль надавил мне на плечо, и я послушно опустилась на диван.

– Неужели ты не рад меня видеть? – спросил Науэль с утрированным удивлением, и на лице Дитрека мелькнуло выражение тотальной растерянности, которое он поспешил спрятать, но все еще смотрел на Науэля как на сказочную страшилку, вдруг вышедшую из книжки.

– Очевидно, что нет.

– Жаль, – вздохнул Науэль. – Ну а я рад тебя видеть. Хочешь ты этого или нет.

Дитрек завис. Так легко было прочесть в его глазах: «Я не могу поверить. Просто не могу».

– Столько лет прошло, – задумчиво продолжил Науэль, упав в кресло. – Я стал скучным и совершеннолетним. Особенно совершеннолетним.