Синие цветы I: Анна

– Науэль должен уехать из этой страны, она действует на него дестабилизирующе. В Роване он мог бы обрести душевный покой. Я говорил ему об этом много раз, и что я слышу в ответ: «Не хочу, у вас скучная музыка». Только ты способна повлиять на него. Знаешь, у каждого человека есть одна-две черты, на которые, как на стержень, нанизываются все прочие качества его характера. У Лисицы это страстность, у Микеля – хладнокровие, а у Науэля – ранимость. У него было много переживаний и потерь, и сейчас ему необходим кто-то надежный, чья любовь не уходит и не отпускает. И ты подходишь больше всего, потому что твоя основная черта – преданность. Если только ты сможешь одолеть его призраков… Я никогда не стану мешать тебе или пытаться вернуть его себе. В общем-то, благодарить меня не за что, ведь я отдаю тебе то, что мне не принадлежит. Во всяком случае, полностью. Можешь считать, что я дарю тебе свою долю. Мне будет не хватать его в моей постели, и я продолжу сожалеть о своей единственной любви, так и оставшейся безответной, но многие, даже самые сильные, желания никогда не исполнятся. Это один из тех неприятных фактов, что мне пришлось научиться принимать, – Дьобулус встал, показывая, что разговор окончен.

Мы покинули дом до рассвета. На мне было новое красное пальто – Дьобулус явился в мою комнату, чтобы вручить его.

– Я думала, удачу приносит розовый цвет.

– А красный привлекает любовь, дорогая.

– Тогда лучше красный.

Дьобулус и его люди долго следовали за нами, убеждаясь в отсутствии слежки. Сияние Науэля не блекло даже в сером свете раннего утра. Это был прежний Науэль – с глазами цвета гиацинтов и сияющей улыбкой от лучшего стоматолога. Будущее виделось ему безоблачным, и мелодия, которая звучала в его мире, была жизнерадостна до безумия.

– Микель отдал мне несколько альбомов из его коллекции, – сообщил он мне. – Я изменил свои взгляды на тяжелую музыку.

Прощаясь, Дьобулус поцеловал меня в губы. Это был лишенный сексуальности, бодрящий поцелуй, как будто Дьобулус пытался вдохнуть в меня свои уверенность и силы. Он надолго задержал в объятиях Науэля, потом притянул к себе его голову и поцеловал в лоб. Науэль сказал ему что-то по-ровеннски.

– Я тоже, – ответил Дьобулус. – Буду ждать твоего возращения.

– Я постараюсь, – неуверенно пообещал Науэль. – И спасибо тебе.

Мы попрощались с Микелем, который выглядел расстроенным, и сели в машину. Когда мы отдалились на порядочное расстояние, я знала, что Дьобулус все еще стоит на продуваемом ветрами шоссе, глядя нам вслед. Мне было грустно. Ненавидя Дьобулуса первые две недели, в последующие две я успела привязаться к нему и его дому, полному ретро-уюта. Хотя Дьобулус не назвал мне свою основную черту, я догадалась сама: двуликость.

9. Гнев и хрупкие пластинки

You'll see it all in your baby…

Britney Spears, “Someday (I Will Understand)”

Погода стояла отвратительная: снег запаздывал, зато дожди шли ежедневно. Волосы у меня все время пушились от влаги. После недели в грязи я была почти простужена (то слабость накатывала, то горло начинало першить), и так же мрачна, как декабрьское небо. В старые добрые деньки я бы попыталась выдохнуть свое уныние вместе с сигаретным дымом, а теперь оно просто копилось внутри. Стоят ли эти мучения сомнительной радости обладания чистыми легкими? Спокойствие Науэля только усиливало мое напряжение – время уходило впустую, нашего таинственного волчонка Флавверуса могли уже десять раз убить, а все что (теоретически) могло нас к нему вывести – туманная фраза со спинки парковой скамейки, сохраненная в записной книжке Науэля. Впрочем, Науэля не оставляло ощущение, что фраза ему знакома.

– Если бы ты вспомнил, откуда она, думаешь, это бы нам помогло? – спросила я.

Мы завтракали в веселенько обставленном кафе и листали журналы, словно у нас вообще никаких проблем (ну, разве что кроме идущей по нашему следу стаи убийц). Судя по конфетти и спиралькам серпантина, рассыпанным на полу, накануне здесь отмечали день рождения.

– В любом случае сейчас я не могу вспомнить, – один за другим Науэль вскрывал пакетики с сахаром и высыпал их содержимое в свой кофе.

– Что же мы будем делать?

– Дай мне время, – подумав, Науэль сгреб и мои пакетики с сахаром.

Я не возражала. Я любила кофе горький, как моя жизнь.

– Дождь, – сообщил Науэль, отпивая из чашки и глядя в окно без какого-либо интереса. – Ненавижу дождь, потому что джинсы пачкаются. Этой ночью мне приснился дебильный сон, – сказал он минуту спустя, опустошив четвертый пакетик сахара. – Что я мультяшка в окружении других мультяшек. У меня был большой молоток, которым я бил всех по головам, и головы лопались. Бабах. Как воздушные шары.

– И мозги радостно разлетались во все стороны? – предположила я.

– Что ты. Мозгов у них и в помине не было. Этот сон заинтересовал бы моего психотерапевта.

– Какого из них?