Синие цветы I: Анна

Впервые проснувшись в новом доме, я подумал, что жизнь сложилась как нельзя лучше. Я был молод, обладал прекрасным здоровьем. Я женился поспешно и рано, но мое решение оказалось благословенным, и вот у нас уже две дочери. Профессорское звание было где-то не за горами, и, обняв сонную жену, я ощутил тотальное умиротворение. Не будь это ощущение приятным, я сравнил бы его со смертью.

Моя младшая (семь месяцев и две недели) проснулась и заплакала. Я поднялся. Пеленки оказались сухими, и было достаточно взять ее на руки, чтобы она затихла, безмятежно рассматривая меня большими ясными глазами. Я улыбнулся ей, и она засмеялась в ответ. Абсолютное счастье.

В действительности все уже начало рушиться – пока только легкие толчки, слабая дрожь пола под ногами, взметнувшиеся пылинки.

– Я слышу голоса в гостиной. Они раздаются прямо из-под пола, – сказала моя жена спустя неделю после переезда. – Не могу понять, в чем дело. Причудливая акустика?

Мирелль, наша старшая дочь, оторвалась от книжки и внимательно посмотрела на нас.

– Тебе показалось, – улыбнулся я, взглядом указав жене на Мирелль – не стоит говорить такое в присутствии ребенка.

Но моя жена не успокоилась. В дальнейшем она продолжала утверждать, что слышит что-то, видит что-то – слишком неясное, чтобы идентифицировать. У нее возникают странные ощущения, будто к ней прикасаются невидимые руки. И порой ее нос улавливает запахи, которым было неоткуда взяться. Загруженный работой в институте, я не обращал на жалобы жены внимания, пока не заметил, что ее поведение начинает меняться. Она чувствовала все большую подавленность и часто плакала. Но сам я по-прежнему не замечал в доме ничего необычного.

Я не замечал очень многого. Я был безупречно выточенным винтиком в хорошо отлаженной системе. Когда коллега сообщила мне, что ее муж пропал без вести, я подумал, что между ними давно были нелады и тот просто сбежал от нее. Когда я узнал, что в Кшаане нищую деревню обязали заплатить большой штраф после того, как провинившемуся селянину удалось ускользнуть от ровеннских властей, я счел, что они получили по заслугам, ведь не может же наше правительство быть несправедливым. Я жил в стране с самым низким в мире уровнем преступности, где каждый был уверен в завтрашнем дне и социально защищен, где средняя продолжительность рабочего дня составляла всего семь часов. Я считал, что мне повезло.

Все изменилось в тот пятничный вечер… Я вернулся домой с работы. Была середина декабря, снег страшно запаздывал, и к шести часам темнота стояла хоть глаз выколи. В доме не горело ни одной лампочки. Я позвал жену и старшую дочь, но они не ответили. Это показалось мне странным, однако первые пощипывания тревоги я ощутил только когда, приближаясь к кухне, расслышал непонятные хлюпающие звуки. Я ускорил шаги. Все та же темнота. Нащупав выключатель, я увидел жену, ползающую по полу. Она была вся в крови, светлые волосы стали темными. Когда она сдвинулась в сторону, я рассмотрел под ней красный комок, в котором не сразу признал нашу младшую дочь. Мертвую. Раскромсанную.

К приезду врачей и полиции моя жена была еще жива. Ожидая отчета о ее состоянии, я сидел на скамейке у входа в отделение реанимации и не чувствовал никакого горя, просто слушал шум в ушах и удивлялся, почему свет такой яркий. Это был чистый шок. Старшую дочь увезла бабушка. Это было очень хорошо, потому что я не знал, как мне объяснить шестилетнему ребенку поступок ее матери. Мне хотелось расспросить жену, почему она сделала это. Но мне так и не представилось шанса. В ту ночь она умерла.

Официальной версией стало «самоубийство и детоубийство». Я сказал следователю: «Вы понимаете, это невозможно. Нина никогда не причинила бы вред нашей дочери. И себе. Она пугалась до дрожи, порезав палец. Как бы она сделала это с собой? Она же была одна сплошная рана». Он смотрел на меня с твердокаменным лицом. «На ноже только ее отпечатки. Все раны себе и ребенку она нанесла сама, в этом нет сомнений».

Дело было закрыто менее чем за неделю. Я потребовал возобновления. Прибег к последнему аргументу: «Она слышала голоса. Говорила, что в доме творится нечто подозрительное». «Вот видите, – получил я ответ. – Вы утверждаете, что она не могла этого сделать. Но люди с расстройствами психики часто ведут себя непредсказуемо». Я ударил по столу кулаком и закричал: «Она не была психом! Она была химиком-теоретиком!» Меня начало трясти.

Следователь положил ладонь мне на плечо. «Слушай, – сказал он тихо, и в его голосе впервые проступило что-то человеческое, – тебе лучше успокоиться. Посторонних в доме не было. Ты ничего не докажешь. Но, продолжая ворошить это дело, можешь так его развернуть, что сам окажешься виноватым».

Я посмотрел ему прямо в глаза, заметил, как сужаются его зрачки. Он знал, о чем говорил.