Синие цветы II: Науэль

Наверное, преодолевать запрет было восхитительно до дрожи в позвоночнике, но в результате Стефанек привязал себя к смертельному яду. Не уверен, понимал ли он сам, какой опасности подвергает себя. Хотя он не признавался мне в этом, но, подозреваю, надеялся бросить. Однако, когда работа в отеле закончилась, волна отвлекающей увлеченности схлынула, и к нему вернулась непреодолимая тяга. Через неделю он сдался и снова начал шыряться – и теперь это было хуже, чем раньше. Намного хуже. Я не позволял иллюзиям обсыпать мне мозги сладкой пудрой. Да, Стефанек временами действительно такой умный, что даже я начинаю воспринимать его всерьез, да, иногда он прилично одевается и едет в университет, как примерный студентик, да, у него много идей. Но это было как последнее летнее тепло перед неизбежной осенью. В нашем случае, так сразу зимой.

Он увеличивал дозы. Он мешал одно с другим и добивался взрывов в собственной голове, порой вырубающих его полностью, и тогда я сидел рядом с ним, боясь отойти, и дрожал от страха, что он не вернется. Если, конечно, не отключался сам. Теперь Стефанек был достаточно опытен с веществами, чтобы изменять свое состояние как ему вздумается: взбодрить себя так, чтобы двое суток бродить без сна, или, дополнительно наглотавшись белых таблеток, сделать себя расслабленным, безразличным, тормознутым, как черепаха. Он смешивал в себе такое количество химических веществ, что с его несчастным телом, кажется, могло произойти что угодно в любой момент. Он сильно похудел, хотя и я тоже. Мы таяли, постепенно, день за днем.

У Стефанека была идея открыть выставку его картин, подогретая растущей популярностью «Хамелеона», но прошел месяц и более после завершения работ над отелем, а все что он сделал – отобрал несколько самых интересных работ из старых. Ни одной новой. Он заставлял себя думать над этим, но мыслей не было. Он как будто бы утратил весь свой талант к рисованию, и каждая проведенная линия становилась очередным доказательством его беспомощности. Кроме картин, у него было большое количество фоторабот, но в основном он снимал меня и расценивал эти фото как личный архив. После его смерти снимки широко разошлись и стали невероятно популярными. Возможно, ему следовало начать с них.

Каждый последующий день все дальше отодвигал Стефанека от его намерений и планов. Он старался держаться в пределах. Но когда он срывался – все чаще, – я переставал узнавать его. Он превращался в маленького, взъерошенного, визгливого, сумрачного человечка, которого раздражало все: холодающая зима, своя бездарность и бездарность всех остальных, те статьи, которые писали про него, и те, которые не писали.

К середине декабря интерес к «Заблудившемуся» наконец-то остыл, и рецензенты переключились на других жертв. В изданиях на тему культуры и искусства или того, что причислялось к оным, Стефанека больше не упоминали – если только небрежно и мимоходом. И он исходил на вопли, блуждая из угла в угол нашей неуютной квартиры, уже больше похожей на притон: его не оценили, он никогда не получает должного, он как проклят, он может быть гением, но его не видят в упор, он словно бьется головой о пуленепробиваемое стекло. Бум-бум, все в крови, ни единой трещины.

Зато светская хроника мурыжила его безустанно – разумеется, в компании со мной. Вы просто отрываетесь, не особо следите за словами, распыляете на всех свою злость, беспокойство, утомленность собственным кретинизмом, и вот вы уже главные скандалисты, вас все знают, и почти все ненавидят.

– Почему они отзываются обо мне с такой злобой? Кто дал им право говорить обо мне в таких выражениях? Меня всегда осуждают, всегда, так какой смысл стараться держаться в рамках?

В одной желтой газетенке не забыли упомянуть, что, хотя Стефанек рисовал голых женщин, в жизни он не то чтобы наблюдал их часто. Позже на какой-то вечеринке Стефанек брякнул, что не так уж и редко, учитывая количество блядей, окружающих его папочку. Естественно, фраза разошлась, и отношения Стефанека с отцом накалились до предела. Телефонные разговоры возобновились, теперь окончательно сведясь к потокам брани с обеих сторон. Стефанека не беспокоила эта ситуация. В его венах плавали длинные химические формулы, и он расшифровывал в них, кто он сегодня. Наши отношения были ошибкой с самого начала… мы никогда не влияли друг на друга хорошо. Один сходит с ума – второй следует за ним. Мы не могли помочь друг другу выбраться из нашей ямы, мы только падали вниз, сцепившись в объятиях.