Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости

Максим: Я на это намекал своей вольной цитатой. Вероятно, поэт опирался на слова пророка. Но, думаю, смысл этих слов не столько в том, что Бог сам является источником онтологического зла, сколько то, что периоды тьмы, в которые мы испытываем досаду, упадок сил, нежелание что-то делать, естественны. Это программа, которая Богом вложена в устройство мира. А значит, мы не должны оправдываться, если, например, хотим отдохнуть или провести время так, а не иначе.

Филипп: Максим, я помню, что мы собирались поговорить о радости в другой раз[52], но все равно мне хочется здесь вспомнить слова из моей любимой настольной книги – дневников отца Александра Шмемана

[53]. В одной из записей он противопоставляет вину и радость таким образом:

Начало «ложной религии» – неумение радоваться, вернее отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней – правильны, подлинны и плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости они легко становятся «демоническими» – извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: всё это соблазны, всё это «прелесть». ‹…› Где, как, когда извратилась, замутилась эта «тональность» христианства или, лучше сказать, где, как и почему стали христиане «глохнуть» к ней? Как, когда и почему вместо того, чтобы отпускать измученных на свободу, Церковь стала садистически их запугивать и стращать?[54]

Максим: Это тема огромная, и, конечно, она выходит за пределы сирийского христианства. В самом деле, если сейчас мы будем сравнивать нынешние православие и католицизм с тем христианством, каким оно было в первые века своего существования, мы найдем много вещей, которые вообще трудно поставить вместе на одну плоскость. И, конечно, отец Александр Шмеман указал на самую болезненную вещь: если бы христианство было религией вины, оно бы не смогло привлечь людей в Римской империи, не смогло бы эту империю в конце концов изменить. Людей привлекала в новом учении как раз радость освобождения. Люди, которые жили в хоть и не совсем тоталитарной, но очень близкой к тому системе, испытали радость освобождения.

Филипп: Радость, что Бог – не царь, а отец.

Максим: Конечно. Именно это представление об Отце мы видим в посланиях Павла, который, между нами говоря, был в чистом виде мистик.

Филипп: Ну начинается. Павел – мистик?

Максим: Но ведь он не видел Иисуса Христа при жизни! Он всячески себя ругал и говорил, что недостоин называться апостолом, потому что преследовал Церковь, но все-таки подчеркивал, что видел Иисуса Христа, имея в виду свой мистический опыт. И именно он создал ту модификацию христианства, которая в Римской империи оказалась востребованной и популярной. Что касается религии вины – можно предположить, что она возникает тогда, когда христианство становится государственной религией, когда резко повышается его нормативная роль в обществе и Церковь неизбежно оказывается в том числе стражем порядка.

Филипп: Но в случае с сирийским христианством это не так?

Максим: И да и нет. Есть такой замечательный автор IV века, мар Афрем Нисибинский, известный как Ефрем Сирин.

Филипп: Это ведь не родственник нашего старого знакомого Исаака Сирина?