Сюжет Бабеля

«Немилосердные сиделки <...> трясут <...> молодыми грудями и несут нам на блюдах какаву, а молока в этом какаве хоть залейся».

Здесь, что ни слово, то символ. «Немилосердными» сиделки названы оттого, что не отвечают идеалу сестер милосердия — монашек без признаков пола.

Молодые груди и какао с немереным количеством молока — образ блаженного сосущего младенчества.

«Мы увидели красноармейцев, исключительную пехоту, сидящих на устланных постелях, играющих в шашки».

Постели означают отдых и покой.

Игра в шашки — это боевое кавалерийское оружие, превращенное в игрушку. А о войне пациенты госпиталя ни думать, ни слышать не хотят. И напрасно взывает к ним Павел Балмашев:

«- Рано, - говорю я раненым, - рано ты отвоевалась, пехота, когда враг на мягких лапах ходит в пятнадцати верстах от местечка и когда в газете “Красный Кавалерист” можно читать про наше международное положение, что это одна ужасть, и на горизонте полно туч. Но слова мои отскочили от геройской пехоты, как овечий помет от полкового барабана».

Здесь снова игра словами: овцы испражняются твердыми мелкими катышками, которые называют «овечьим горохом». И овечий помет, отскочивший от полкового барабана, — это милитаризованный парафраз выражения «как об стенку горох», обозначающего полную невосприимчивость к доводам собеседника.

А затем коварные сиделки опаивают героев сонным порошком, но те, очнувшись, продолжают свою яростную борь-

бу — сбегают из госпиталя и идут в уездный ревком требовать... «поголовное удостоверение личности»! Не получив какового, потеряли сознание и в бессознательном состоянии разоружили милиционера и обстреляли госпиталь...

Что же произошло на самом деле? А то, что конармейцы попали не в госпиталь, они уже в раю, но продолжают яростно отстаивать свое право на жизнь. И от предуревкома они требуют удостоверить то, что они еще живы!

Примечательно и место действия новеллы — местечко Козин, ничем, кроме кладбища, в «Конармии» не обозначенное. А измена —

«мигает нам из окошка, вот она насмешничает над грубым пролетариатом, но пролетариат, товарищи, сам знает, что он грубый, нам больно от этого, мы хотим жить, мы хотим умереть, душа горит и рвет огнем тюрьму тела и острог постылых ребер...».

«Мы хотим жить» — такое заявление вопросов не вызывает. Но за ним следует: «мы хотим умереть»... Нужно ли это понимать, как желание умереть в борьбе за пролетарское дело? Едва ли, потому что сказано: «душа горит и рвет огнем тюрьму тела и острог постылых ребер».

Перед нами совершенно особый взгляд на вещи — гностический. Мир создан двумя богами. Один бог ветхозаветный, он создал мир материальный. А со вторым богом был заключен завет Новый. Это бог Духа. Душа человеческая заключена в материальную оболочку, тело. И «острог постылых ребер» — не просто грудная клетка. Это клетка в самом полном смысле слова — тюрьма души. И цель человека освободить свою душу из телесной тюрьмы, вернуться к Создателю.

Доктрина, несомненно, еретическая... Но при чем здесь пролетариат? Обратимся к мельком упомянутому (в главе X) Федору Степуну, религиозному социалисту:

«<...> душа пролетариата представляется религиозному социализму местом наиболее вероятного перерождения окончательно обессмысленной жизни, в жизнь, обретающую высший смысл» {205}.

Это, правда, написано в 1931 году, но религиозных социалистов в России и без Степуна хватало... Да и в революционной мистике недостатка не было (см., напр., описание культа смерти и соответствующего радения в отряде матроса Железняка 1917 года{206}).

А изменниками объявлены те, кто выше всего ставит не дух и душу, а материальные блага. Или, скажем, соль... Чтобы провезти куль соли в эшелоне, женщина пошла на гнуснейший обман — выдала куль за младенца, а себя за его мать. Поэтому вместо нее коноармейцы, изнасиловали двух невинных девиц. И, обнаружив подлог, Балмашев женщину казнил. Как его тезка министра Сипягина.

Кстати, присущая религиозным социалистам невозможность порвать с марксизмом тоже не случайна — марксизм, хоть и необычная, но несомненно гностическая доктрина{207}

.

И еще одна деталь: трое раненых конармейцев не только сослуживцы, но и земляки — из кубанской станицы Иван Святой.

Станицы с таким названием в Кубанской области никогда не было, да и быть не могло! Станица — слово женского рода, и название носит соответствующее, в форме притяжательного прилагательного: Благовещенская, Динская, Кущевская, Лабинская...

Почему же Бабель дал ей название Иван Святой?

Святой Иоанн — автор 4-го Евангелия, гностического. Написал он еще одну книгу: «Откровение Иоанна Богослова» или «Апокалипсис», о гибели мира и Страшном Господнем Суде, когда все души человеческие покинут постылый телесный плен и тлен.

И тогда становится понятным финал новеллы: