Скандал у озера

С выпученными глазами и блуждающим взглядом несчастная мать выла белугой, не переставая; щеки ее были исцарапаны. В одной руке она держала прядь собственных волос, которые она, должно быть, сама и выдернула.

– Жасент, нужно, чтобы доктор пришел еще раз, ей необходим второй укол. Прошу тебя, сходи за ним! – умоляла Сидони.

– Хватит уже этих проклятых лекарств, от которых она только спит! – прогремел Шамплен. – Каждый раз, когда она будет просыпаться, нас будет ждать тот же цирк! Ты слышишь меня, Альберта? Замолчи, говорю тебе, замолчи!

Побледнев, Лорик бросил на отца полный ненависти взгляд.

– Прекрати хоть ты кричать, так ты еще сильнее ее тревожишь! – осадил отца Лорик.

– Мама, моя мамочка! – простонала Жасент, подходя к ее постели. – Умоляю тебя, поговори с нами. Скажи, почему ты так сильно кричишь.

Она опасалась худшего: состояния настоящего помешательства, окончательного, которое требовало бы, наверное, помещения матери в психиатрическую больницу, вдали от семьи. Ко всеобщему удивлению, Альберта замерла, ее лицо исказилось, в глазах заметалась паника:

– Эмма умерла. Моя любимая малышка умерла, там, у озера. Я хотела бы ее увидеть, поцеловать в последний раз.

Сидони разразилась слезами, Лорик ослабил свою хватку. Как и Жасент, они почувствовали слабое облегчение. Казалось, мать пришла в себя.

– Господи, ты жутко нас напугала, – произнес Шамплен. – Фердинанд, присядьте, вы весь дрожите.

Старик отрицательно покачал головой. Альберта отупевшим взглядом посмотрела на отца:

– Мой бедный папа, вот какое у нас горе! Зачем производить детей на свет, если Господь забирает их во цвете лет? Сидони, какой сегодня день? Где моя Эмма? Наверняка в гостиной. Господин кюре не мог оставить ее в церкви.

Никто не решался ответить ей. Обеспокоенные лица детей, мужа и растерянное лицо отца встревожили Альберту. Подняв голову с подушки, она вытянула руку, в которой была зажата прядь волос, и разжала ладонь, бессильно роняя мрачное доказательство своего помешательства на пол.

– Мама, сегодня вторник, 29 мая, – предельно ласково сказала Жасент. – Ты была больна, очень больна. Тебя практически не было с нами, ты не понимала, что происходит. Доктор Ланжелье сделал тебе укол, чтобы ты смогла отдохнуть. Мы похоронили Эмму вчера.

– Боже мой, вчера! Моя малышка… на кладбище… уже… без меня. Я даже не поцеловала ее.

Все семейство боялось дышать, опасаясь нового срыва. Но Альберта провела пальцем по красным следам на своих щеках.

– Какой стыд! – прошептала она, рассматривая свой наряд. – Кто надел на меня эту ночную рубашку?

– Матильда, после похорон, – объяснила Жасент.

– Сидони, я хотела бы умыться и пристойно одеться. Затем ты проведешь меня на кладбище.

– Я рад, женушка, что разум вернулся к тебе, – сказал Шамплен, все еще недоверчиво глядя на Альберту. – Мы с твоим отцом оставим тебя с дочерьми. Идемте, Фердинанд, в вашем возрасте негоже разгуливать в таком виде. Лорик, поторопись, пора насыпать овцам сено.

Трое мужчин вышли, закрыв за собой дверь. В напряженном ожидании малейшего подозрительного симптома Жасент неотрывно смотрела на мать. Она обратила внимание на одно обстоятельство: Альберта обращалась исключительно к Сидони. И смотрела она тоже только на нее.

– Мы пойдем все втроем, мама, – сказала Жасент, словно напоминая матери о своем присутствии. – Если хочешь, я могу срезать лилии в дедушкином саду.

– Не стоит утруждаться, у Сидони по части букетов вкус лучше. Если сегодня вторник, твой отпуск закончился. Тебе не следует терять место в больнице.

Теперь стало очевидно: безумие покинуло Альберту. Она ясно выражала свои мысли, ориентировалась во времени и пространстве.

– Я думаю уехать завтра, мама, или сегодня вечером, – тихо ответила Жасент; ее не покидало тягостное ощущение того, что она здесь лишняя, более того – невидимая.

Понимая состояние Жасент, Сидони вмешалась:

– Не беспокойся, мама, по поводу работы Жасент, главврач позволил ей взять три дня отпуска. Бедная наша мамочка, нам обеим было очень тяжело видеть тебя в таком состоянии. Ты провела ночь у тела Эммы вместе с нами, но тебе казалось, что она спит, ты видела ее еще маленькой девочкой. Потом ты порывалась навестить ее в Сен-Жероме. Ты вела себя крайне эмоционально. Лорик вызвал оказавшегося неподалеку доктора Ланжелье из Сен-Метода – он остался на ужин с нашим мэром. Укол успокоительного помог тебе, мама, сегодня ты пришла в себя.

– Да, я проснулась, узнала комнату и сразу же представила свою дорогую малышку, такую красивую в белом платье; ее тело было выставлено в церкви. Я подумала, что недостаточно за нее молилась, что, уснув, так надолго оставила ее одну.

– Но почему же ты так громко кричала? – расспрашивала Сидони, нежно обнимая маму рукой.

– А какая мать не будет кричать от отчаяния, когда ее ребенок умер? У меня на сердце такая печаль… я хотела умереть, умереть, как она, погибнуть! Но теперь все позади. Не бойся, Сидони. Лучше помоги мне подняться.

Она отодвинула простынь и одеяло, считая на пальцах:

– Суббота, воскресенье, понедельник… Господи, что обо мне подумал господин кюре?