Скандал у озера

Эта мысль заставила ее вздрогнуть – перед ее глазами вновь мелькнули написанные карандашом строчки дневника, в которых шла речь о том, что Пьер все еще ее любит и что у нее есть шанс вновь его завоевать.

– А почему бы и нет? – громко сказала она, стоя перед печкой с горшком из эмалированного железа в руке.

– Жасент? – в недоумении окликнула ее Сидони. – О чем ты задумалась?

– О нас троих, о нашей семье, – соврала она. – Зачем терзать себя и в чем-то обвинять? Ты права, Сидо, мы должны держаться друг друга, несмотря ни на что.

По щекам Альберты текли слезы, тяжелыми каплями падая на жилет. Подборок едва заметно дрожал. К ней вернулась память, а вместе с ней и тяжелый груз, груз их безутешного горя. Во имя благопристойности и преданности своему мужу, во имя четверых детей, которых она произвела на свет, она похоронит в себе всю боль своей ноющей раны, открытой раны, которая никогда не зарубцуется. Пройдут дни, и все снова увидят ее за замешиванием теста для хлеба, стиркой простынь, стрижкой овец и пряжей шерсти, не подозревая о том, что это всего лишь дает ей возможность выжить.

– Я была неправа, обвиняя тебя, моя Жасент, – произнесла мать с мольбой в голосе. – Эмма была хорошенькой легкой бабочкой, которую удержать было невозможно. Ты не могла зорко присматривать за ней и одновременно выполнять свою работу в больнице. Иди ко мне, моя хорошая, поцелуй маму! Горе делает человека несправедливым.

– Мама, моя дорогая мамочка, – заплакала Жасент, бросаясь к Альберте. – И все же я так на себя злюсь! К тому же со времени моего приезда в Сен-Прим я так и не смогла с тобой поговорить. Все вместе: Сидони, Лорик и я – мы смогли бы тебя утешить! Если понадобится, я буду жить на ферме, предложу мэру открыть в деревне должность медсестры. Доктор Клод уже стар, здесь я тоже смогу принести пользу, мама.

Жасент села ей на колени, чтобы крепче ее обнять; лицом она уткнулась маме в плечо. Зеленые глаза Сидони были влажными от нахлынувших на нее эмоций: она нашла эту сцену изумительно красивой, достойной библейской картины. Будучи в душе тонкой натурой, чувствительной к эстетике жестов и поведения, Сидони выражала свой природный талант посредством тканей, которые она без конца кроила, обметывала, сшивала и перешивала.

Альберта поправила золотистую прядь на лбу старшей дочери, затем прошептала:

– Мы срежем лилии вместе, все втроем, и пойдем на кладбище. Мне не терпится помолиться над могилой Эммы, нашей малышки Эммы.

Сен-Прим, улица Лаберж, тот же день, до полудня

Фердинанд Лавиолетт, зачесав свои редкие волосы назад и надев черный костюм с белой рубашкой, только что вошел к своим соседям, Рене и Франку Дрюжонам. В знак приветствия он приподнял свою коричневую фетровую шляпу, на губах у него играла застенчивая улыбка.

– Добрый день, мои дорогие друзья, – сказал он. – Решил нанести вам небольшой визит. Это немного отвлечет меня. Вы ведь были на кладбище, так? Но я не помню, поздоровался ли я там с вами.

– Мы выразили вам свои соболезнования, – ответила Рене, милая пятидесятидвухлетняя женщина с ясными сине-зелеными глазами и каштановыми волосами до плеч.

– Вы были так подавлены, дорогой мой Фердинанд, что, казалось, едва нас узнали, – подтвердил ее супруг. – Ваше состояние можно понять. Присаживайтесь, что же вы стоите! Говорят, из-за наводнений обстановка в деревне очень напряжена.

Франк Дрюжон сидел в большом кожаном кресле, с трубкой во рту, что отнюдь не мешало ему разговаривать. В левой руке он держал очередной выпуск газеты Le Colon, которую ежедневно и внимательно просматривал.

– Как поживает ваша дочь, дорогой мсье? – поинтересовалась Рене, едва уловимым жестом дотронувшись до крестильного медальона, блестевшего на ее бежевом корсаже.

По своей природе она была женщиной скромной, потому пока не решалась назвать Альберту по имени.

– Хвала Господу, на рассвете к Альберте вернулся рассудок, но перед тем она повергла всех нас в ужас своим жутким нервным припадком, – рассказывал старик. – Ей удалось справиться с депрессией, которая сводила ее с ума и заставляла верить в то, что наша малышка Эмма спит или что она уехала в Сен-Жером. От этого ее исцеления на сердце у меня стало легче, хоть печали моей не убавилось.

Супруги обменялись обеспокоенными взглядами, полными сострадания.

– Мы думали о вас каждый день, – продолжала Рене Дрюжон. – Могу я предложить вам стаканчик порто? Мы купили его во время нашей последней поездки в Шикутими. Там торговля процветает.

– Не откажусь, мадам Рене. Моя внучка Жасент, медсестра, советует мне пить перед едой что-нибудь бодрящее… разумеется, в меру.

– Может быть, почитать вам, Фердинанд? – предложил Франк, и на губах у него заиграла мягкая лукавая улыбка. – Вы не знаете, что у нас творится, еще с пятницы! Я как ваш информатор вынужден был сидеть без работы!