Сказка – ложь…

Впервые я повстречала его на исходе первой своей луны в чужой земле, куда прибыла после позорного поражения. Край тот, надо сказать, был весьма благодатным, а местные жители, хоть и говорили на странном наречии, показались мне людьми вполне разумными, хоть и не больно-то радушными. Если бы не вездесущие церковники, что, сами понимаете, по старой памяти мне и нынче поперёк горла, то вовсе было бы неплохо на новом месте приживаться.

Хотя, конечно, всё это я сумела оценить много позже. А тогда, будучи совершенно раздавлена всеми перенесёнными несчастьями, и дышать-то продолжала лишь благодаря данному верному моему Кигану обещанию. Магию применять я опасалась, не желая быть обличённой или, что ещё хуже, обвинённой наново, так что, если и прибегала порой к чарам, то лишь к самым простеньким, да от крайней необходимости. Люди в том краю почти повсеместно уж отказались тогда от своих старых богов, но вот различные суеверия в них жили крепко, порастая, как дурной плесенью, страхами да запретами.

Вот и перебивалась я, как умела. Нищенствовала, ела что придётся и когда повезёт, ночевала под открытым небом, как дикий зверь. Одежда моя, и прежде бывшая неприглядными лохмотьями, за время скитаний вовсе обтрепалась, а золотые косы свалялись в грязные колтуны, так что и без всякого морока вид мой был в те дни жалок. В чём я в полной мере убедилась, решившись, наконец, извлечь из котомки своё драгоценное Зеркало.

Не передать словами до чего же горько было глядеть на себя в столь плачевном обличии! Попыталась было сосчитать сколько ночей уж провела вот так, дрожа, под чужими звёздами, да не сумела. Тогда-то я и поняла – пора брать себя в руки. Пора как-то устраивать свою судьбу, и лучше бы повернуть всё так, чтобы снова спать на перине, а не на соломе.

Тогда произнесла я магические слова, дабы пробудить скрытую в Зеркале силу, и сама не узнала своего голоса, охрипшего от долгого молчания, слёз и ночного холода. Впрочем, Зеркалу такие штуки были не важны, всё, что требовалось: нужное заклинание, да капля крови, и спустя короткое время, план дальнейших действий был у меня готов!

Вышло так, что я забрела к самым границам владений двух королей, меж которыми как раз разгоралась вражда. Один из них вознамерился вскоре выступить против другого с немалым войском, второй не собирался уступать и готовился защищать свои земли с мечом в руках. Людей у него, правда, было в половину меньше, зато отваги хоть отбавляй. А ещё выяснилось, что слывёт он человеком справедливым и достойным, подданными любим, да, вдобавок, собой недурен. К тому же, несколько лет назад овдовел.

Это и решило дело.

Наутро, перво-наперво собрала я необходимые корешки да травы, после, спустилась к реке и как следует отмылась. Там же, у брода, нашла я старый примятый ударом палицы шлем, что сгодился вместо горшка, когда взялась я из собранных трав варить зелья и мази, способные вернуть мягкость коже и блеск волосам. Наконец, подглядев заранее, где прачки из ближайшей усадьбы полощут господское бельё, сумела подплыть тихонько к зазевавшимся дурёхам да выкрасть у них из-под носа дивное платье из тонкой беленой шерсти. Тем поступком не горжусь, скажу вам сразу, но ведь нельзя же было показаться красавцу-королю в прежних вонючих лохмотьях! Нет, их я приберегла для появления перед кое-кем другим!

Признаюсь, нарядное платье – не единственная кража, совершённая мною в те дни. Пришлось то там, то тут прихватить ещё всякого по мелочи, среди прочего, пяток мужских подкольчужных рубах, незаконченный кузнецом доспех с родовым вороном, знаком соперника моего избранника, обрывок цепи да котомку свиных кишок с бойни. Когда же всё необходимое было собрано, накинула я вновь свои лохмотья поверх нового платья, укрыла покрывалом волосы, снова сияющие и мягкие, завернула кровавую требуху в рубахи и, снарядившись таким образом, в день, когда должны были сойтись два войска, села у брода дожидаться их появления.

Первыми, как я и рассчитывала, едва лишь забрезжил рассвет, показались нападающие. Вёл их угрюмый король-завоеватель с наполовину седой бородой, редкими клоками волос вокруг лысого черепа и под чёрно-белым штандартом, столь же мрачным, как и он сам. Едва он и его люди приблизились настолько, чтобы видеть меня, сидящую у воды, стала я напевать жалобную старинную балладу, в коей оплакивается смерть тысячи героев, павших в бою. С этой песней, что звучала как плач и самых жесткосердечных порой заставляла взвыть от тоски, принялась я полоскать в воде припасённые рубахи, доспех, да мыть свиные кишки, так что вода у брода враз окрасилась кровью.