Сказка Заката

Незадолго до обеда зазвонил телефон. Николаша не стал поднимать трубку — что толку. Телефон после долгих безуспешных попыток обратить на себя его внимание умолк; но буквально через несколько минут зазвонил снова. Николаша не выдержал этого трезвона и трубку все же взял; молча прислушался. В трубке тоже молчали и дышали. Николаша повесил ее обратно. Больше телефон не звонил.

Николаша послонялся по квартире, пооткрывал даже стенные шкафы, потом позакрывал. Глянул в окно: та же перламутровая от растворенного в ней тусклого солнечного света дымка, те же приглушенные краски, чуть размытые очертания. Постоял немного, подошел к дивану — лег; полежал. Вскочил, стал торопливо одеваться, но, пока одевался, вспомнил, что забыл даже позавтракать. Есть не хотелось, но он дисциплинированно принялся варить себе овсяную кашу из пачки, под названием «Здоровье», вкусную и полезную для всей семьи; сварив, принялся машинально есть — будто жвачку жевал. В каше неожиданно попался крошечный камушек — хрясь! — Николаша чуть не сломал зуб. Выругался, выплюнул камушек вместе с кашей прямо в мусорное ведро (чего раньше, вероятно, никогда бы не сделал).

Кашу производил пищекомбинат, для которого Николашина контора поставляла часть оборудования; там же эта смесь овсяных хлопьев и сухого молока расфасовывалась и упаковывалась в привлекательные коробки с надписью: «Здоровье», — и дальше чуть мельче, — «вкусно и полезно для всей семьи». Хотя Николаша и не был конкретно в курсе, расчеты этого оборудования для просеивания сухих хлопьев делал именно он, Николаша, и именно он, заглядевшись на круглую попку секретарши Наташечки, сделал маленькую ошибку, из–за которой изредка пропускались крошечные камушки.

На тот же комбинат собирался пойти работать после учебы в институте пищевой промышленности и утилизации отходов сын знакомого Николашиного бармена; ему было близко и платили там хорошо; кроме того, вот это самое название «Здоровье» придумала его мать, жена бармена, специалист по рекламе пищевой продукции; звали ее Наташа. Сын ее и бармена учился на специалиста по упаковочным и расфасовочным линиям и подрабатывал летом на том же комбинате — благо близко от дома — на линии по тепловой обработке поступающей на комбинат крупы: это чтобы все мелкие жучки и червячки, заводящиеся в любой крупе, если ее долго хранить — передохли. Для отсеивания их крошечных трупиков и было предназначено оборудование, когда–то рассчитанное невнимательным Николашей. Такие дела.

Сжевав безвкусную кашу, он только было принялся убирать со стола, как позвонили в дверь. Николаша отчего–то вздрогнул, и уронил ложку; та жалобно звякнула, не упустив случая сделать посильный вклад в мало–помалу крепнущую атмосферу нервозности. Открывать Николаша медлил; позвонили снова. Он подошел к двери, глянул в глазок: два прилично одетых гражданина — лица открытые, спокойные, немного скучные. Вызывающие доверие, только странно похожие: — братья, что ли? Нет, разные, это показалось, что похожие: один вон — рыжий… Третий звонок разразился Николаше прямо в лицо — он даже отшатнулся; при этом оба «брата» стояли, вроде, спокойно, к звонку не тянулись: — тьфу, черт, не заметил что ли?.. Или там еще кто–то…

Дольше тянуть было нельзя: открывать, так открывать. Или… не открывать? Николаша открыл.

— Вы Николай, — и рыжий (да не рыжий: просто соломенный блондин) назвал Николашины отчество и фамилию, скорее утвердительным, чем вопросительным тоном.

Николаша согласился и, с трудом сглотнув, кивнул. В ушах у него все звенели произнесенные человеческим голосом — его имя, отчество и фамилия; отчество, фамилия, имя, — он слышит их, понимает, — фамилия–имя–отчество! — понимает! Человеку свойственно любить свое имя, ему нравится, когда его произносят (за исключением контекста: «Выйти из строя!»), но никогда еще его немудреное имя не звучало для Николаши такой музыкой.

«Братцы!» — хотелось закричать ему, даже обнять их, вовсе незнакомых, но он, конечно, ничего не закричал: — «Лучше и не показывать вида, будто ничего не происходило; к чему теперь?» — он был уже уверен, что приключившаяся с ним история завершилась — так же внезапно, как и началась. «Это у меня был такой — нервный срыв… срыв… переутомился, а… а теперь — он прошел: всё — прошел», — торопливо думал Николаша; мысль о том, что за последние двое суток он–то как раз и утомился — больше, чем за два года без отпуска — он старался отгонять.

— Что… чем… могу…?

— Мы к вам, — сказал рыжий, входя, не спрашивая разрешения.

— И вот по какому делу, — добавил его нерыжий «брат» рассеянно, тоже входя и спокойным, внимательным взглядом обшаривая тесную прихожую и ведущий в комнату коридор. — Это, что у вас — кухня? — спросил он между прочим, глянув налево.

— Д-да, — ответил чуть удивленный Николаша. Соображать яснее ему мешала непрерывно вертящаяся в голове торжествующая мысль: — «Я говорю — и они понимают! Я говорю - …»

— Вот! — вдруг обрадованно воскликнул рыжий. — Вот о ней–то и, заметьте, на ней мы и хотели бы с вами поговорить!