Сказки братьев Гримм

А собака подумала, что неплохо было бы на ужин мясистую косточку получить. И вот они двинулись навстречу огоньку, и вскоре заметили, что он светит все ярче и светлей, и стал совсем уже большой. И пришли они к ярко освещенному разбойничьему притону. Осел, как самый большой из них, подошел к окошку и заглянул в него.

— Ну, осел, что тебе видно? — спросил петух.

— Вижу накрытый стол, — ответил осел, — на нем всякие вкусные кушанья и напитки, а за столом сидят разбойники и едят в свое удовольствие.

— Там, пожалуй, кое-что и для нас бы нашлось, — сказал петух.

— Да, если бы только нам туда попасть! — сказал осел.

И стали звери между собой судить да рядить, как бы им разбойников оттуда выгнать. Осел поставил передние ноги на подоконник, а собака взобралась на спину ослу, кот вскочил на собаку, а петух взлетел на голову коту. И тут они все дружно запели: осел — по-ослиному, собака — по-собачьи, кот — по-кошачьи, а петух закукарекал. И ввалились они через окно в комнату, так, что стекла зазвенели. Услышали разбойники ужасный крик, вскочили из-за стола, решили, что это привидение, и бросились бежать. А осел, собака, кот и петух уселись за стол и принялись за еду, оставшуюся на столе, и каждый из них наелся, будто на месяц вперед. Наелись, напились музыканты, погасили свет и стали искать, где бы им поудобней улечься — каждый по своему обычаю и привычке. Осел улегся на навозной куче, собака легла за дверью, кот на шестке у горячей золы, а петух сел на насест. Устали они с дороги, и вскоре все уснули.

Полночь прошла, и видят разбойники: в их доме свет уже не горит, все тихо, спокойно. Говорит атаман:

— Нечего нам страху поддаваться! Зря мы испугались.

И послал одного из своих людей в дом на разведку. Подошел разбойник к дому — все тихо, спокойно; зашел он в кухню, чтоб зажечь свет, видит: в темноте глаза кота сверкают, и показались ему те глаза горящими угольками. Ткнул он в них лучинкой, но кот шуток не любил. Вскочил он, зашипел, зафыркал, да как цапнет разбойника лапой! Испугался разбойник и скорей в дверь. А тут его собака за ногу схватила и укусила. Пустился он бежать во двор мимо навозной кучи, а там его осел изо всех сил задним копытом лягнул. А тут петух от шума проснулся, встрепенулся, да как закричит с насеста: «Кукареку!» Кинулся разбойник со всех ног в лес, назад к своему атаману, и говорит:

— Беда! В нашем доме страшная ведьма засела — как дохнет она мне в лицо, как вцепится в меня своими длинными пальцами, а у двери стоит человек с ножом, и как полоснет он меня по ноге; а на дворе лежит черное чудовище, и как ударит оно меня своей дубинкой; а на крыше, на самом верху, судья сидит и кричит: «Держите вора!» Тут я еле-еле ноги унес.

С той поры боялись разбойники в дом возвращаться, а четырем бременским музыкантам так понравилось там, что и уходить не захотелось, и стали они там жить-поживать. А кто эту сказку последний сказал, все это сам своими глазами видал.

ПАСТУШКА ГУСЕЙ

ила-была старая королева; муж у нее умер много лет тому назад, но была у нее красавица дочь. Вот выросла дочка, и обручили ее с одним королевичем. Пришло время свадьбу справлять, и девушке надо было ехать в чужое королевство. Собрала тогда старуха-мать много дорогой утвари и драгоценностей — все, что входило в приданое королевы, ведь она всем сердцем любила свою дочь. Дала она ей с собой на дорогу и камеристку, которая должна была ее передать в руки жениха; и дали им для путешествия двух коней. Коня королевны звали Фалада, и умел тот конь говорить. Вот наступил час расставания. Пошла старая королева-мать в свою опочивальню, взяла ножик, порезала себе пальцы, и брызнула из них кровь; потом взяла она белый платочек, и упали на него три капли крови. Королева отдала этот платочек с тремя каплями крови дочери и сказала:

— Милое мое дитя, храни их крепко, они пригодятся тебе в дороге.

С грустью простились они друг с другом. Сунула королевна платочек за пазуху, села на коня и отправилась к своему жениху. Проехали они час, и почувствовала королевна сильную жажду и говорит своей камеристке:

— Слезь с коня и набери мне воды из ручья в мой кубок, мне очень хочется пить.

— Если вам хочется пить, — сказала камеристка, — то слезьте сами с коня, наклонитесь к воде и напейтесь, я вашей служанкой быть не хочу.

Королевну мучила жажда, и она сошла с коня, нагнулась к ручью, напилась, но напиться из золотого кубка так и не смогла. И она сказала:

— Ах, господи!

И ответили ей три капли крови: «Если бы мать знала, об этом, у ней разорвалось бы сердце в груди».

Но королевна покорно смолчала и села опять на коня. Так проехали они несколько миль, но день был жаркий, солнце сильно пекло, и ей снова захотелось пить. А проезжали они мимо речки, и она крикнула снова своей камеристке:

— Сойди с коня и дай мне попить из моего золотого кубка. — Королевна все ее злые слова уже позабыла. Но камеристка ответила еще высокомерней:

— Если хотите пить, то и пейте себе, а вашей служанкой я быть не хочу.