Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний

В Эрглях я впервые в своей жизни ездил с Иваном Александровичем на ночную ловлю раков. В Житомире мы с пацанами ловили раков в Каменке. Борис, брат Толика Смоляницкого, знал рачьи места, и мы, забравшись по пояс в воду, шарили голыми руками под прибрежными корягами и валунами, лежащими на дне. Результатом такой «охоты» была пара-другая раков и прокусанные до крови острыми клешнями наши беззащитные пальцы. Потом, уже в Риге, я с дядей Эльмаром как-то ездил на станцию Баббите (это по дороге в Юрмалу). Там мы в канале ловили раков на приманку. К самодельной сетке на длинной палке он привязал куски чуть подгнившего мяса и опустил это хлипкое сооружение в воду. Потом мы долго сидели и уныло ждали, когда же наконец кто-нибудь из бестолкового рачьего семейства прельстится столь неаппетитной, на мой взгляд, закуской и залезет в сетку. Когда какой-нибудь чудак решался на подобное безумие, надо было осторожно, но быстро вытащить сетку из воды. Случалось, добыча уходила из-под самого нашего носа: почуяв неладное, рак отпускал протухшее «лакомство» и плюхался обратно в воду. А бывало, ему удавалось оторвать от привязанного к сетке мяса изрядный кусок и невредимым уползти восвояси. Незадачливые раколовы опять оставались ни с чем. Таким образом, за целый день мы с дядей Эльмаром наловили штук двадцать разнокалиберных особей: и тех, которые «за 5 рублей», и тех, которые «за 3».

Совсем другое дело ночная ловля!.. Оказывается, в темное время суток раки выползают на берег. Не знаю, чем вызвана эта их миграция, но, по-моему, они совершают самую большую глупость в своей недолгой жизни. Намотав на палки ветошь, смоченную бензином, мы с пылающими факелами ходили вдоль берега и голыми руками, но ничуть не рискуя осторожно брали их за спинку и бросали «мигрантов» в цинковое ведро. При этом, само собой, выбирали только самых крупных, самых упитанных. В эту ночь мы собрали полтора мешка самых отборных раков. Тут же на берегу развели костер и сварили первую порцию… Потом вторую… С перчиком, лавровым листом и душистым укропом… Пальчики оближешь!..

А вернувшись рано утром домой и вывалив свой улов в чугунную ванну, мы воочию убедились в преимуществе ночной «охоты» на раков перед всеми прочими способами добычи этого деликатеса. Ванна наполнилась более чем наполовину. Ни раньше, ни потом мне не доводилось видеть их сразу в таком количестве.

Реабилитация дяди Саши

Летом 56-го года, когда мы всей семьей, как обычно, отдыхали в Эрглях, произошло еще одно чрезвычайно важное для всех нас событие. Реабилитировали дядю Сашу. Произошло это так.

Однажды Иля вернулась с работы раньше обычного, как говорится, сама не своя. Они с мамой закрылись в дальней комнате и что-то долго обсуждали. Потом вышли, обе с заплаканными глазами. Мне хотелось спросить: «Что случилось?» – но я почему-то не решился. После ужина мы обычно играли в карты. «Кинг», «девятка», переводной «дурак» помогали коротать вечера и в каком-то смысле заменяли нам телевизор. Но в этот вечер Иля сразу ушла к себе, а мама молча принялась мыть посуду. Я довольно долго сидел с ней на кухне и тоже молчал. Понимал, любопытство мое сейчас неуместно. Наконец мама вытерла руки и, кажется, только тут заметила мое присутствие. Села напротив и впервые в жизни завела со мной разговор не об отметках или моем не всегда примерном поведении, а о вещах куда более серьезных.

«Сережа, я должна тебе сказать: мы с Илей обманывали тебя».

Вот те раз! Услышать от мамы такое признание!.. Чего-чего, а этого я никак от своей родительницы не ожидал. Но она, не обращая внимания на мое удивление, продолжала: «Дядя Саша не погиб на фронте, как мы тебе говорили. Осенью 37-го года его арестовали, а весной выдали справку, что Ланда Александр Михайлович осужден на десять лет без права переписки. После этого никто из нас не знал, где он и что с ним. Только через десять лет Иля получила официальное извещение, что он умер в лагере от тифа. Но она никому не верила и ждала его все эти годы».

В рижской квартире в комнате, которая до нашего переезда служила тетушке спальней, на стене висел большой портрет мужчины в армейской форме довоенного образца. Густые темные волосы, озорные, веселые глаза. Мы с Борей были уверены, что это Илечкин муж, который погиб в 41-м под Москвой. А оказывается…

«Сегодня Иля получила официальное извещение о его смерти, – продолжала мама, – а завтра должна ехать в военкомат, чтобы оформить нужные бумаги. Я прошу тебя поехать с ней, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Завтра ей будет очень тяжело. Ты меня понимаешь?..»

Впервые в жизни мне не хотелось никуда ехать. Я не очень представлял себе, как должен себя вести, что говорить… Вообще не умел и не умею утешать. Мне всегда казалось, что, когда человеку плохо, никакие слова не помогут и лучше остаться одному. Но отказаться от этой поездки не мог.