Мы были потрясены. Как? Зачем? Почему? Кому это нужно?! Недоумению и вопросам не было конца. Это сейчас подобная практика увеличения количества театров методом деления, как это происходит в природе среди простейших организмов, считается делом привычным и никого изумить не может, но до 87-го года никому из нас ни с чем подобным сталкиваться не приходилось. Вот почему слухи о том, что Олег Николаевич предлагает разделить театр на две половины, ошеломили бо́льшую часть труппы Художественного театра и с быстротой и силой майского ливня обрушились на головы несчастных артистов. Только этого нам всем не хватало! Жили себе тихо, спокойно – и вдруг!.. Ах, как прав был Роман Фертман, когда просил: «Только не улучшайте мне жизнь!» Из подобных затей никогда ничего путного не получалось. Одно беспокойство и головная боль.
И, естественно, тут же возникал самый главный вопрос: «А в какой половине окажусь я? В той, что во главе с Ефремовым под звуки победных фанфар вернется в Камергерский переулок? Или в той, что будет брошена на произвол судьбы посреди Тверского бульвара?» Прогнозам и предположениям об исходе этого страшного дела не было конца.
Последнее, самое важное общее собрание труппы, на котором должна была окончательно определиться судьба каждого из нас и будущее Художественного театра, было назначено в Большом репетиционном зале на шестом этаже здания на Тверском бульваре. Оно продолжалось два дня подряд. Олег Николаевич пришел на это собрание в сопровождении солидной «группы поддержки». В случае необходимости Михаил Рощин, Александр Гельман, Виктор Розов, Михаил Шатров, Александр Свободин, а также народные артисты СССР Ангелина Иосифовна Степанова и Марк Исаакович Прудкин готовы были в любую секунду прийти на помощь Ефремову и защитить его от покушений любого врага и супостата. Возглавлял эту команду тяжеловесов главный идеолог театра – Анатолий Смелянский. Честно признаюсь, я уже не помню в подробностях течение того рокового двухдневного сборища нашего в плохо освещенном зале. Надеялся, что в музее театра сохранились протоколы тех мучительных собраний, потому что секретарь Олега Николаевич Ирина Григорьевна присутствовала на всех заседаниях, и я собственными глазами видел, как она вела протокол. Но, когда я обратился к главному хранителю музея В.Я. Кузиной с просьбой дать мне эти материалы, она сказала, что протоколы тех собраний утеряны. Куда они подевались и можно ли их найти сейчас, спустя 27 лет? На этот вопрос Валентина Яковлевна ответить мне не смогла. Думаю, их просто-на-просто уничтожили.
В чем заключался основной пафос этого собрания? Столкнулись две позиции: Ефремов жаловался на то, что страшно устал в борьбе с теми, кого он считал актерским балластом, а балласт требовал оставить его в покое. «Театр изнемог от внутренней борьбы и группировок!» – настаивал Олег Николаевич. «Не вы приглашали нас в Художественный театр, значит, не имеете права нас выгонять!» – парировали его оппоненты. «Я не хочу быть палачом, а меня заставляют!» – в отчаянии восклицал реформатор советского театра. «Караул! Спасите!» – взывали к театральной общественности отвергнутые им артисты.
После того как идея Ефремова о разделении театра была озвучена, во МХАТе такое началось! Чуть было не написал: «Началась такая война!» Ничего подобного. Никакой войны как таковой не было. Была яростная борьба за себя, за свое место в этом театре, прикрытая демагогией, цитатами из Станиславского и пустыми призывами к единению перед лицом всеобщей угрозы.
Я был в жутком смятении. Наверное, поэтому плохо соображал и мало что запомнил из того, что происходило в те роковые для Художественного театра дни. Большего раздрызга в моем внутреннем состоянии никогда прежде не было. Одна-единственная мысль раскаленным гвоздем сверлила мой мозг: в какой части труппы окажемся мы с Аленкой? В той, которую Ефремов возьмет с собой в новый Художественный театр в Камергерском переулке? Или мы останемся на Тверском бульваре? Одно обстоятельство было непонятно: театр жив? Как будто жив. Тогда почему его хоронят? Как же так! А вот так.