Сладострастный монах

Мадемуазель Николь, ибо так звали любвеобильную девицу, обожали все местные мальчишки, но она отдавала предпочтение тем, кто постарше и покрупнее. К сожалению, мой возраст и рост были против меня. Не то чтобы я не пытался при удобном случае пойти на приступ этого милого создания, однако всякий раз получал решительный отпор. Она бессердечно отвергала драгоценный дар, что я ей предлагал. Николь не позволяла мне доказать, что я более мужчина, нежели о том говорила моя наружность. Обида усугублялась тем, что о моих любовных поползновениях немедленно сообщалось мадам Франсуазе, а та, в свою очередь, докладывала о них кюре, который, забывая о милосердии, тут же брался за плетку. Я проклинал свой малый рост, приносивший мне такие страдания.

От постоянных неудач с Николь и регулярных трепок, получаемых от кюре, я совсем приуныл. Не было больше сил сносить такую жизнь. Однако стоило мне оказаться рядом с Николь, как желания мои вновь разгорались. Я знал, что рано или поздно мне поможет благоприятное стечение обстоятельств. Так оно и случилось, но прежде чем поведать об этом, я должен рассказать кое-что о мадам Динвиль.

Как вы помните, она пригласила меня на обед, и я решил воспользоваться приглашением хотя бы потому, что там мог повстречаться с Сюзон. Нетрудно было понять, что меня отдали на попечение кюре по одной причине: отец Поликарп догадался о том, что Туанетта дала мне кое-что еще помимо встряски за мою проделку с Сюзон, а ему вовсе не хотелось, чтобы я привык к подобным экзекуциям. У Туанетты было столько же причин удалить Сюзон от монаха, сколько у него — отправить меня подальше от Туанетты.

По пути в замок я решил в случае встречи с Сюзон соблазнить ее за кустами в саду и уже предвкушал неземное блаженство.

Обнаружив дверь незапертой, я вступил в замок, в котором стояла мертвая тишина. Нигде не было видно ни души. Проходя пустынным коридором, я открывал по очереди каждую дверь, и всякий раз, вступая в комнату, не мог унять волнение в надежде встретить Сюзон.

«Она, верно, в этой комнате, — говорил я себе, — а ежели нет, то в следующей».

Погруженный в такие размышления, я наконец дошел до комнаты, которая оказалась заперта, однако в двери торчал ключ. Сперва я колебался, но потом, подумав, что не для того я сюда пришел, чтобы так легко отступить, храбро отпер дверь. В комнате прежде всего бросилась в глаза огромная кровать, в которой, очевидно, кто-то спал. Собравшись было уйти, я услышал женский голос, спросивший, кто пришел. Вслед за этим приоткрылся полог кровати, и оттуда показалась головка мадам Динвиль. Я бы немедля бежал, когда бы вид ее взимающейся груди не лишил меня способности двигаться.

— Не мой ли это маленький друг Сатурнен? — весело поприветствовала меня мадам. — Подойди же и поцелуй меня.

Сколь робок я был минуту назад, столь же стал смел, получив это приглашение. Я бегом побежал в ее распростертые объятия.

— Это мне нравится, — удовлетворенно заметила мадам Динвиль после того, как я исполнил долг с рвением, не укладывавшимся в рамках куртуазности. — Мне нравится, когда молодой человек так торопится подчиниться даме.

Едва она произнесла эти слова, как из будуара появился маленький человечек с жеманной улыбкой на лице. Он, страшно фальшивя, пел популярную арию, сопровождая пение комическими пируэтами, как нельзя лучше подходившими к его потешному голоску.

При появлении этого шута, которого мадам Динвиль называла аббатом, я сильно смутился, ибо решил, что он мог быть свидетелем моих страстных поцелуев. Однако его поведение говорило о том, что он, очевидно, ничего не заподозрил. Теперь я рассматривал его как досадную помеху, чье присутствие воспрепятствовало скорым восторгам, коими мне не терпелось насладиться.

Тщательно изучив его наружность, я засомневался, что он на самом деле аббат, ибо одет он был как парижский хлыщ. Но в то время я знал лишь духовенство деревень и небольших городков.

Миниатюрный Адонис, которого звали аббат Филло, был сыном сборщика налогов близлежащего города. Он был очень богат, и одному Богу ведомо, как он добыл свои деньги. Из манеры говорить явствовало, что в нем больше самодовольной глупости, нежели веры. Аббат составил компанию мадам Динвиль, чтобы провести с ней некоторое время в буколическом уединении. А она не видела разницы между школяром и аббатом.

Мадам Динвиль дернула за шнур колокольчика, и, к моей великой радости, появилась Сюзон. Сердце мое заколотилось, лишь только я увидел ее, и я возблагодарил Господа за то, что надеждам моим суждено было осуществиться. Сначала Сюзон не заметила меня, ибо я был наполовину скрыт балдахином кровати. Аббат, заподозривший недоброе, начал проявлять неудовольствие. Когда Сюзон прошла вперед, она сразу увидела меня, и цвет ее щек из бледно-розового превратился в ярко-красный. Она потупилась и до того смутилась, что не вымолвила ни слова. Я тоже потерял дар речи. Чары мадам Динвиль, которые она и не пыталась скрыть, распалили мое воображение, но теперь они померкли в сравнении с прелестями Сюзон.