Славянский оберег. Семантика и структура.

14. Запрещать опасные действия, совершаемые субъектом опасности. Семантика уничтожения может проявляться исключительно языковым способом — в отрицательных конструкциях, где происходит {114} словесное отрицание не самого носителя зла, а тех опасных и вредящих человеку действий, которые он способен совершить. Запрет опасного действия фактически означает его недействительность, невозможность его совершения в будущем. Подобные отрицания являются своеобразной «блокировкой» нежелательного действия. Мотив проявляется в заговорах, ср., в частности, фрагмент сербского заговора от моры: «Мора-бора, не прелази прек’ овога бјела двора…» [Мора-бора, не переходи через мой белый двор…] [Раденковић 1982, с. 106]. Известно, что околевшая «двужильная» лошадь может «потянуть» за собой остальных лошадей в хозяйстве. Чтобы этого не случилось, такую лошадь закапывали в воротах со словами: «Тебе, лошадушка, не вставать, к себе лошадей не призывать» (рус. яросл. [Журавлев 1988, с. 79]). Подобный прием уничтожения опасности часто встречается в восточнославянских заговорах на охрану полей от птиц, ср., в частности, белорусский заговор от воробьев: «Робе́йко Влоди́мерко, / Ты свои́х дзе́ток не роспуска́м, / Мово́ добра́ не спива́й, / Очками не гляда́й, / Кры́льцами не лета́й, / Дзю́бками не спева́й» (Симоничи лельч. гом., ПА) или: «Варабе́й, варабе́й, / Ста́ршый архирэ́й, / Табе́ тут не лета́ты, / Ста́до не збира́ты, / Мого́ со́нэчнику (чи мого́ зерна́) не чэпа́ты» (Дягова мен. чернит., ПА).

Иногда отрицание-уничтожение опасности проявляется в мотиве незнания опасности. Примером этого может служить сербский приговор от градовой тучи, когда молодые девушки, кидая в сторону тучи свои жилетки, кричат: «Колико ја знала за мој дом, толико град убио мој род» [Как я знаю свой дом <т.е. не знаю>, так пусть град побьет мой урожай <т.е. никак>] (Драгачев [Толстые 1981, с. 60]). С.М. и Н.И. Толстые, приводя этот пример, комментируют его следующим образом: «По всей вероятности, девушки в данном обряде изображают из себя „копиле", т.е. незаконнорожденных детей, не знающих своего рода, и таким образом демонстрируют „чудо", способное остановить градовую тучу» [там же]. Однако, можно предположить, что речь идет о действительном незнании своего дома, если принять во внимание, что участницы этого ритуала — девушки — еще не стали самостоятельными хозяйками, имеющими свой (т.е. дом мужа, а в отцовском они — гостьи) дом, а значит, в самом деле его не знают.

Этот же мотив присутствует в полесском заговоре, произносимом при отеле коровы и призванном оградить новорожденного теленка от сглаза. Когда корова отелится, брали в руки дубовую палку и, не глядя, кто родился — телочка или бычок, произносили: «Иду́чи, дубо́ваю па́лкою отпира́ючи, / Не знаю, чы ты бык, чы телиця, / Шоб тэбэ́ не знаў, / Нэ воўк, нэ воўчы́ца, / Нэ ве́дьма чыровны́ца» (Рясно емильч. жит., ПА). {115}

VIII. Отгон опасности

Семантическая модель отгона опасности — одна из наиболее обширных. Она включает в себя следующие мотивы: отгонять, отвращать нечистотами, плевать, выметать, отворачивать, возвращать опасность отправителю, отгонять на сторонний объект, отгонять в никогда, отгонять в никуда, отгонять в небытие, заманивать, отпугивать.

1. Отгонять опасность. На предметном уровне отгонной семантикой обладали амулеты, изготовленные из предметов и веществ с соответствующей семантикой — металлических предметов (в том числе монет), веществ, обладающих едким запахом или вкусом (например, чеснок или кал), и под.

В русской традиции отгонной семантикой наделялся куриный бог, (куричий бог, курячий поп) — оберег в виде камня с естественным отверстием, который охраняет кур от порчи и нечистой силы, способствует их разведению и плодородию, удерживает их в своем дворе. Куриный бог защищает кур от кикиморы, которая выщипывает им перья и клюет в голову (ср. с.-рус. название такого камня — кикимора одноглазый

[Черепанова 1983, с. 127]), а также от домового, портящего нелюбимый скот. Иногда полагают, что благотворное воздействие куриного бога распространяется не только на кур, но и на скот и хозяйство в целом (ср. пензен. название куриного бога — куриный домовой [Рязанский 1997, с. 50]). Название куриный бог в русских верованиях связывается с тем, что куры по ночам молятся Богу, роль которого и выполняет куриный бог, хотя в действительности можно предположить аналогию с поверьями о скотьем боге, функциями которого был наделен св. Власий. В Московской губ. в качестве куриного бога почитался Димитрии Солунский [Труды Дмитровского музея 1930/6, с. 181], в Рязанской — св. Николай, в Пензенской — «Кузьмадемьян».