Слепящий нож

– Значит, не рассказывала. – Дазен рассмеялся резким, скрипучим смехом, которого Гэвин у него еще не слышал. – Вообще-то, раньше я малость стыдился этой истории. Но сейчас мне уже все равно. На самом деле ей совсем не так этого хотелось, как я, может, изображал прежде. Мы ужинали вместе – мои люди и ее отец, – и я отпускал одну сальную шуточку за другой, так что даже ее отец хохотал вместе со всеми. И понимаешь, Гэвин, в какой-то момент я вдруг понял, насколько я не такой, как все. Я понял, что могу делать все что захочу! Я вытаскиваю свой большой член и кладу на весь мир, и весь мир затыкается и берет его в рот! Полночи я говорил о том, как буду трахать Каррис и как я надеюсь, что она не подкачает и будет соответствовать моим требованиям, и этот трус сидел и хихикал! Можешь ты в это поверить? А Каррис, маленькая трусишка Каррис, – она просто напилась вдрызг. Как ни печально, в ней не оказалось ничего особенного. Оседлать я ее оседлал, но далеко так и не уехал… Ты когда-нибудь пытался кончить, когда баба под тобой ревет в голос? Причем не из-за того, что я лишил ее девственности – похоже, ты побывал там раньше меня, а, братец?

– Послушай, ты, мешок с…

– Я уж решил, что вообще так и не кончу. Я был пьян в дымину, а она не больно-то мне помогала своими слезами. Но потом… потом она назвала меня твоим именем. И тут я понял, что просто должен ее оттрахать! Чтобы отучить тебя трогать то, что принадлежит мне! А знаешь, братец, что принадлежит мне? Все, что я захочу! И все, кого я хочу! В общем, реветь она так и не перестала, так что я закончил и вышвырнул ее из спальни. Честно говоря, эта история меня малость расстроила. – Дазен пожал плечами. – Но я это пережил.

Он с ухмылкой поглядел на Гэвина, на его потрясенное лицо:

– Что, она забыла тебе упомянуть об этом случае, а?

У Гэвина не было слов.

– Ты ведь так на ней и не женился, верно?

Гэвин чувствовал себя выпотрошенным. Он сотни раз рассказывал брату о том, как счастливо ему живется вместе с любящей женой.

– Нет, – выговорил он.

Лицо узника исказилось гримасой, взгляд метнулся куда-то в сторону, потом снова вернулся к его тюремщику.

– Шестнадцать лет лжи – и все прахом, а? Ладно, без нее тебе, наверное, только лучше. Как думаешь, пока она нарезала круги вокруг семейки Гайлов, может, она успела переспать и с папашей?

Умолять его перестать говорить о Каррис было бесполезно. Приказывать – тем более.

– Я думал… Я всегда считал, что из нас двоих хороший брат ты, – проговорил Гэвин.

– Хороший брат? – хохотнул узник. – Это как злой и добрый двойники? Но мы не двойники, Гэвин, и ни тебя, ни меня хорошим не назовешь.

– Ты всегда был таким или сошел с ума, пока сидел здесь?

– Таким меня сделал ты, братец. Мы оба сделали друг друга такими, какие мы есть. – Дазен отшвырнул от себя обломки люксинового факела. – Ладно, может наконец покончим с этим фарсом? Открой дверь и выпусти меня!

Широко раскинув руки, он прижался к окну, вперив в Гэвина неотрывный взгляд. Гэвин видел струйку крови, стекавшую по груди его брата из плохо зарубцевавшейся раны, раскрывшейся при падении. Свежая кровь сочилась и из порезов от маленьких шипов адского камня, который он поместил в проход, чтобы забрать у Дазена весь люксин перед тем, как тот упадет в желтую камеру.

Дазен выглядел исхудавшим, потрепанным, нездоровым. Он был в ярости – и имел на это полное право. Несомненно, он солгал насчет Каррис, чтобы причинить Гэвину боль. Или, по крайней мере, преувеличил. Но даже если Каррис никогда не была ему дорога, к матери-то он должен был питать какие-то чувства?

«Так значит, я был у мамы любимым ребенком? Ну да, конечно. Может быть, вначале она уделяла мне больше внимания, потому что видела, насколько ранит меня пренебрежительное отношение отца, видела, как я нуждаюсь в родителе. Но мы с ней были родственными душами. Возможно, она винила себя в том, что любила меня больше».

Одно было несомненно: она почувствовала облегчение, узнав, что Гэвин – на самом деле Дазен. Он увидел это в ее лице тогда, шестнадцать лет назад, хотя с тех пор и пытался отрицать то, что увидел.

«Я словно пес из басни, тот, что шел через мостик с костью в зубах и увидел под собой другого пса с костью в зубах. Я бросаю свою кость, чтобы выхватить кость у соперника, и моя настоящая кость падает в воду – в мое собственное отражение».

Он посмотрел на узника: тот не переставал бросать взгляды вбок, на стену своей темницы, словно разговаривая с нею. Вполне возможно, что Гэвин действительно виноват в том, что его брат сошел с ума, – это ведь он шестнадцать лет продержал его взаперти, в полном одиночестве. Но это преступление было не из тех, которые он мог исправить.

Гэвин тоже наклонился к окну со своей стороны, прижавшись ладонями к безупречной, несокрушимой поверхности желтого люксина напротив ладоней своего старшего брата.