Слепящий нож

– Мне очень жаль, брат. Мне жаль, если я был причиной твоего безумия, и жаль, если ты всегда был таким, а я просто не знал об этом. Однако я не думаю, что могу тебя выпустить – такого, какой ты есть. Мой мир рушится; я не стану лгать тебе об этом. Я только что убил девушку. Я теряю цвета. Я потерял женщину, которую люблю. Я… я теряю все, одно за другим. Но здравый рассудок еще при мне, и в этом отношении у меня перед тобой преимущество.

Он почувствовал, как на него накатывает огромная волна умиротворения, словно цунами, сметая все на своем пути, хороня под собой все возражения, разбивая вдребезги все протесты. Его брат заслуживал того, чтобы быть здесь! Пускай им не удастся попросту поменяться местами; пускай Гэвин не станет «хорошим братом» в собственных глазах – даже теперь, когда он понял, что его узник «плохой брат». Дело не в этом: его брат был попросту плохим, сам по себе. Плохим человеком. Угрозой.

Если мания величия пускала в нем ростки уже тогда, когда ему было девятнадцать, то что же сделало бы с ним безграничное могущество, отпусти его тогда Гэвин на свободу?

«Может быть, я даже сделал благое дело, а не просто выбрал меньшее из зол. Может быть, моему брату было самое место в темнице… А может быть, и нет. Сейчас это уже неважно».

Гэвин глубоко вздохнул.

– Ты начал войну с целью собрать вокруг себя союзников, разве не так? Ты стер с лица земли деревеньку, в которой я скрывался, и после этого люди стали переходить на мою сторону – просто чтобы не иметь дела с тобой. Ты мог вынудить меня сдаться; я был готов к этому. Но после той первой стычки, когда мои люди одержали победу, ты убил нашего посланника. Зачем ты это сделал? Тебе было достаточно всего лишь проявить милосердие к моим сторонникам, и я был бы у тебя в руках. Чья это была идея, твоя или отца?

Дазен с презрительной усмешкой бросил быстрый взгляд на стену.

– Послушай, братец, как бы ловко Люцидоний ни придумал свою аферу, против некоторых угроз она бессильна. Возьмем Илиту: сколько сатрапий проголосовали бы за войну с Илитой, чтобы вернуть ее обратно в стадо? Ни одна. Это мог бы сделать только промахос. Аборнейцы десятилетиями изворачивались как могли, лишь бы не платить подати. Парийцы практически игнорировали Хромерию. Рутгарцы открыто манипулировали Хромерией, управляя при помощи своего богатства и лжи. Тирейцы… ладно, полагаю, мне не пристало говорить о том, что случилось с Тиреей после того, как война все изменила. Ну что, прав я или нет?

– Да, – проговорил Гэвин.

Ему было нехорошо, живот сжался, все члены ослабели.

– Думаешь, Врата Вечной ночи будут всегда оставаться закрытыми?

– А, снова невнятная угроза из-за Врат, – отмахнулся Гэвин. – Ты вроде бы изучал историю, так что, должно быть, помнишь, кто из Призм это был, Сайид Талим? Который едва не добился, чтобы его назначили промахосом, чтобы противостоять «армаде», которая вот-вот была готова выйти из Врат? Это было сорок семь лет назад. Что-то эта армада не торопится…

– Ты, Гэвин, лучше посмотри вокруг и скажи мне: ты действительно считаешь, что наша система работает?

Каких трудов стоило Гэвину убедить Спектр объявить войну, даже после того, как они потеряли Тирею и враг вторгся в Аташ! Как это вообще возможно? Его брат прав: их система сломалась, и для того чтобы сделать что-то новое, потребуется человек, обладающий сильной волей.

– Война – единственный способ добиться, чтобы тебя назначили промахосом, – продолжал Дазен. – Для этого нужен большой кризис. И ты давал нам идеальный шанс! Мы могли бы сделать вид, будто не хотим с тобой воевать: в конце концов, ты же мой брат. Сын Андросса Гайла. Никому бы и в голову не пришло, что это уловка! Но ты постоянно пытался закончить нашу войну еще до того, как она по-настоящему началась.

Гэвин чувствовал себя так, будто его вот-вот вырвет.

– А генерал Дельмарта? Он тоже с самого начала был твоим ставленником?

Избиение аташийской королевской фамилии, устроенное генералом, не только сплотило сатрапии против Гэвина, но также избавило Андросса Гайла от одного из противостоявших ему семейств.

– Там было-то пятьдесят семь человек. Ты перебил больше в той стычке у Кожевенного ручья.

– Одно дело стычка, и совсем другое – хладнокровное убийство.

– Чем оно другое? – возразил узник. – Все мертвецы одинаково мертвы.

Моргнув, он снова бросил взгляд на стену, словно оттуда ему кто-то что-то сказал. Гэвин промолчал.

– Скажи мне сам, братец, – продолжал узник. – Вопрос без подвоха, поскольку у меня нет никаких способов узнать ответ: сколько неприятностей тебе доставил Аташ за все время после нашей войны?

Это был сокрушительный удар. До войны аташийская знать – последние остатки орденов, существовавших до Люцидония, – служила источником постоянных проблем и локальных войн. Если бы королевская фамилия оставалась у власти, со своими деньгами и влиянием, своими надежными гаванями и контрабандистскими судами, восстание в Красных Утесах имело бы чудовищные последствия. А так оно потерпело поражение почти сразу после того, как началось. Резня в Ру действительно оказалась эффективной!