Слепящий нож

– Ты слышишь меня, Гэвин? – кричал пленник. – Думаешь, ты такой умный? Отлично! Знаешь что – ты действительно умный. Ты всегда хотел, чтобы я признал, что из нас двоих ты лучше соображаешь. Пожалуйста! Это действительно так. А знаешь, кто ты еще? Еще ты слабак. Как ты думешь, почему отец отдавал мне предпочтение? Погляди хоть на это – на эту твою тюрьму. Как это изобретательно – и как жалко! Сперва я думал, что ты ее сделал, чтобы доказать, что ты умнее меня, братец. Но теперь я знаю правду! Ты сделал ее потому, что не смог меня убить. Потому что ты струсил! Вот поэтому отец меня и любит… О, я тоже разочарование для него – он-то хотел сына, который был бы одновременно и умен, и безжалостен… Бесстрашен! Но ему пришлось выбирать, и он выбрал меня. И правильно сделал, слышишь ты, бесхребетный золотушный мешок с дерьмом? Потому что я умею таить злобу. Оберегать ее, растить, подкармливать! Именно это я делаю сейчас. А тебе только и остается, что сидеть и бояться… Прямо как в детстве, а? Помнишь, у тебя были эти кошмары? Ты небось до сих пор просыпаешься в слезах. Может, еще и мочишься в постельку, а, Гэвин? Теперь у тебя есть причина. Потому что я приду за тобой!

Пленник был совсем рядом, брызгая слюной на окошко.

– Ты мог бы меня убить, – продолжал он, – но не убил. Готов поспорить, что ты каждое утро думаешь об этом, когда посылаешь мне хлеб! «Я мог бы его отравить, – думаешь ты. – Я мог бы просто перестать его кормить». Но ты не можешь! Кишка тонка. Вот именно, Гэвин, ты прав: ты неспособен на это. А я способен. Если бы мы поменялись с тобой местами, я бы убил тебя еще тогда, когда ты лежал без сознания возле Расколотой Скалы. Я бы отрезал тебе голову и набил тебе рот твоими же нечистотами, и водрузил бы ее на пику! Потому что именно так люди побеждают, Гэвин. Именно так люди показывают, что с ними шутки плохи. Добиться мира устрашением – тебе небось вообще непонятно, что это такое, а, Гэвин? Нет, ты всегда был как наша матушка: сплошные сладкие улыбочки, манипуляция и прочее дерьмо. Она…

– Она мертва, – перебил Гэвин. Он не хотел, чтобы Дазен порочил имя их матери из-за того, что был охвачен гневом.

– И хрен с ней, – отозвался Дазен. – При том, как отлично она умела лгать, могла бы хоть попытаться не выставлять напоказ, что ты у нее любимый ребенок.

«Что?!»

– Ну так и что, ты ее убил? – продолжал Дазен, по шокированному выражению лица Гэвина почуяв трещину в его броне. – Сперва небось исповедал? И что она тебе сказала? Думаешь, хотя бы в эту минуту она была с тобой искренна? Или как обычно, пыталась склонить тебя к тому, что ей было угодно? Гребаная паучиха… Может, она и мертва, но готов поклясться, ее паутина никуда не делась!

– Ты говоришь о своей матери, больной ублюдок!

– И что ты сделаешь, братец? Заткнешь мне глотку? Как всегда, ты беспомощен! Ты будешь сидеть и ждать, и мучиться своими кошмарами. Я выбрался из других камер, выберусь и из этой! Знаешь, сперва, когда я попал в зеленую, то немного встревожился. Я-то думал, что синяя единственная, и вдруг… это было по-настоящему жестоко, братец, просто великолепно! Я в этот момент решил, что у тебя заготовлены семь камер, по одной на каждый цвет. Но это не так, верно?

Гэвин молчал.

– Сделать камеру из сверхфиолета ты не мог. Из под-красного вообще ничего не соорудишь. И я не думаю, что ты был способен состряпать что-то осмысленное из оранжевого или красного. Я думаю, что эта камера последняя. А это значит, что еще совсем чуть-чуть – и я покончу со всем, что ты построил за всю свою жизнь!

– Возможно, ты будешь удивлен, – спокойно произнес Гэвин.

– Ты неудачник, братец! Ты недоразумение. Пустая скорлупа.

Гэвин продолжал стоять, глядя на своего брата, залитого безжалостным желтым светом.

– Каррис тебе никогда не рассказывала о той ночи, что мы провели вместе? – спросил узник.

– Ты уже достаточно меня потчевал историями о своих сексуальных похождениях, – сказал Гэвин. – Они меня не интересуют.

Конечно же, Дазен сейчас не в себе. Он попал в желтую камеру где-то на протяжении последних двенадцати часов, несомненно, считая, что уж на этот-то раз наверняка выберется на свободу. Такого разочарования должно быть достаточно для любого, чтобы наговорить гадостей. Но в любом случае Гэвин не хотел это слушать.