Слепое пятно

— Мой господин, — возразил тот, — хоть Бар и дерзок, Харадосу он не посмел бы навредить.

— То есть он побоится пойти против пророчества?

— Да, господин! Точнее — против его вольной трактовки. Он полагает, что то толкование, которого придерживаются либералы вроде Рамды Авека, недопустимо. Бары вечно предостерегают народ от самозванцев.

— А Сенестро их возглавляет, — размышлял Чик вслух. — Этот его брат, который умер… обычно ведь принцев и правителей бывает двое?

— Всё так, господин.

— И Сенестро намеревается жениться на обеих королевах, следуя обычаю!

— Господин… — и Ян внезапно резко выпрямился, — Бару невероятно повезет, если он сможет жениться хотя бы на одной из них! Уж конечно, он не получит Арадны — нет, пока я жив и могу сражаться!

— Отлично! А что насчет Нервины?

— Он будет счастливцем, если сначала сумеет найти ее!

— Это точно! Что бы вы сказали о его кодексе чести?

— Мой господин, у Сенестро вообще нет кодекса. Он ни во что не верит. Его разум и душа так устроены, что он не печется ни о ком и не доверяет никому, кроме себя самого. Он самый что ни на есть маловер: ему нет дела до Харадоса и его учения. Он — прагматик, жадный до власти, злобный, порочный, жестокий…

— Но отличный спортсмен!

— В каком смысле, мой господин?

— Разве он не позволил мне выбрать вид состязания?

Ян засмеялся, но его красивое лицо не смогло скрыть презрения.

— С теми, кто привык побеждать, всегда так, мой господин. Ему никогда не доводилось уступать кому-либо в физической силе. Его слава выиграет куда больше, если он одолеет вас в единоборстве, вами же выбранном. Зрелище будет ярким — он по достоинству ценит театральные кульминации… и убьет вас в мгновение ока, на глазах у миллионов томалийцев.

— Неплохой способ умереть, — сказал Уотсон. — Хоть с этим вы не будете спорить.

— Я не знаю неплохих способов умереть, мой господин. Но есть отличный способ прожить — убить Бара Сенестро. Я бы это сделал, выпади мне такая честь.

— Как так вышло, что Рамды, будучи такими сверхразумными, дают согласие на подобный поединок? Разве это не унизительно с их точки зрения? Отдает варварством.

— Они смотрят на это иначе, мой господин. Наша цивилизация переросла снобизм. Конечно, были времена — сотни лет назад, — когда нас учили, что любая физическая борьба — это зверство. Но с тех пор мы стали разумнее.

— Вы больше в это не верите?

— Нисколько, мой господин. Самое чудесное из осязаемого в Томалии — это человеческое тело. Мы его не прячем. Мы восхищаемся красотой, силой, мастерством. Живое тело превыше всякого искусства — оно есть дело рук самого Господа, а искусство — всего лишь подражание. И нет ничего прекраснее состязания в силе, этого молниеносного слияния разума и тела. Это отображение самой жизни.

— Рамды тоже так думают?

— Безусловно. Рамды — всегда первые атлеты.

— Почему?

— Совершенство, господин. Совершенный разум не всегда обитает в совершенном теле, но они стремятся к этому как могут. Первое испытание Рамды — это испытание тела. Справившись с ним, он должен пройти проверку способностей разума.

— Разума?

— В первую очередь, духа. Пожалуй, это самое сложное: он обязан быть выше всяких подозрений. Честь Рамды ни в коем случае не должна ставиться под сомнение. Ему следует быть справедливым и лишенным себялюбия, а также отличаться широкими взглядами, человечностью, производить приятное впечатление, быть способным взять на себя руководство людьми. После этого, господин, наступает черед испытания ума.

— Проверка образования?

— Не совсем, ваше сиятельство. Есть немало ученых мужей, из которых не получится Рамд; есть немало и таких, что вовсе не получили образования, но в конце концов заслужили этот титул. Проверяются умственные способности, не знания. Ум подвергается суровому испытанию на бдительность, чувственное восприятие, память, способность мыслить логически, испытывать эмоции и на самообладание. Во всей Томалии нет чести выше.

— И все они — атлеты?

— Все до единого, мой господин. Во всем мире не сыскать людей лучше сложенных. Я сам поколебался бы, прежде чем сойтись в поединке даже с немолодым Рамдой Геосом.

— А как насчет Рамды Авека?

— И с ним тоже. В гимнастическом зале он всегда был впереди всех, подобно тому, как не знал себе равных в нравственности и уме.

Быть может, это объясняло с одной стороны физическое превосходство Авека, а с другой — то обстоятельство, что он не опустился до попыток заполучить кольцо силой?

— Еще один вопрос, Ян Лукар. Вы совсем не боитесь, что я завтра проиграю?

— Нисколько, мой господин. Вы не можете проиграть.

— Почему так?

— Я ведь уже сказал — вы пришли от Харадоса.

И Чик, переживавший самую удивительную пору своей жизни, с головой тонувший в море, где можно было различить лишь горстку островков надежной реальности, вынужден был довольствоваться этим: единственными его друзьями были те, кто твердо верил ему. Вот только он знал слишком хорошо, что верят они сущему мошеннику! Вся эта поддержка держалась на доверии, полученном обманным путем.