Слепцы (СИ)

К ним широко подходит громкий красивый мужчина в рабочей рубахе. А когда-то носил дорогие кафтаны…

— А-а-а, пожаловал! Пропускай, брат Петр, свои.

Николай из Гуси принимает Любоша в свои медвежьи объятия.

— Ты меня помнишь? Брат Желивский велел тебя расцеловать.

— Ну так целуй! — Николай смеется, подставляя густой черный ус. — Прости старика, имени твоего не назову. Да какие деньки тогда были, страсть! Ладно, меня на укреплениях ждут. Вечерком, если повезет, побеседуем. А пока передаю тебя одному из самых горячих наших проповедников, Петру Канишу.

Как и сказывали, в Таборе нет ни твоего, ни моего, ни господина, ни слуги. Все общее, все друг другу братья и сестры. Любош с готовностью отдает Петру свой рабочий инструмент и высыпает в общую кадь гроши.

— Вижу, ты наш человек, брат, — говорит ему Петр. — Сам все отдал, ничего не утаил.

— Ну, кое-что утаил, — улыбается Любош. Каниш в ответ хмурит брови. Да, не Желивский, с ним не пошутишь. Любош объясняет: — Оставил двум самым задушевным друзьям в Праге.

— Прага… Прага — страшный город. Весь потонул в нечистотах порока и алчности. Но дружба — это, брат, настоящее золото. Гляди.

Каниш передает свой пост другому священнику и ведет Любоша по Табору.

— Гляди. У нас нет ни вина, ни пива, ни прочих дурманящих ум напитков. Но зачем же напиваться до беспамятства и потери облика человеческого, если тебя никто не бьет, не унижает? Мы не играем в кости, не пляшем под звуки свирели, потому что все мы здесь — божьи воины за святую правду. Негоже нам отвлекаться на пустые увеселения. Но разве только в азартной игре и в хороводе чувствуешь ты братство, дружбу, то, что другой человек тебе дорог и близок?

Любош вспоминает. В редкие дни, когда мастер пьянствовал и оставлял подмастерьев в покое, они пели за работой, а в обед кидали кости — не за гроши, а на желание. Эти забавы не мешали работе, и кожи выходили не хуже, а то и лучше, чем под строгим присмотром мастера.

Вспоминает, но Канишу возражать не торопится. Ведь Табор и в самом деле — не рыночная площадь и не мастерская. Первое сравнение Табора со Снежной кажется очень верным.

Солнце выглядывает из-за облаков, озаряя крепость, как храм освещают факела и свечи. Но не тот храм, который лопается от блеска расшитых золотом облачений, усыпанных каменьями образов и серебра потиров, что предназначены только для духовенства. Нет, просторный, наполненный свежим воздухом Табор светел иначе. За стенами журчит прозрачная Лужница, внутри ласково улыбаются друг другу братья и сестры, и горит под солнечными лучами сталь. Добрая, как у того кузнеца, или грозная, как меч Николая из Гуси.

Каниш кладет ему руку на плечо:

— Ты это понимаешь?

Любош смахивает слезы. Оглядывается на громкий, отчаянный всхлип. Двое братьев и сестра утешают зашедшуюся в плаче крестьянку.

— Что с ней?

— Дочку единственную убили, — отвечает Каниш. — Ты слыхал, как брат Жижка со своими отбивался от рыцарей возле Судомержи? Их было втрое или вчетверо больше и сплошь воины. А у наших, ко всему, женщины и дети. Брат Жижка тогда с телегами-то и понял, как их приладить к обороне. Тогда много врагов положили, а и своих потеряли. Кого мертвыми, кого в плен. Сколько дней миновало, да боль-то не утихает… Ты еще наглядишься. Сегодня, брат Любош, плачь от радости. От горести еще наплачешься. В Таборе сердечно и светло, но мы, — Петр серьезно, требовательно глядит ему прямо в глаза, — мы — божьи воины.

Нынче случается по словам Каниша. Любош ест вместе со всеми, из общего котла, а потом находит свое место с другими кожевниками. Правда, вареные кожи здесь нужнее, чем тончайший пергамент, и поначалу он скорее учится, чем работает. И успевает крепко пожалеть, что не уговорил Иву прийти с ним в Табор. Подивилась бы она, какими красивыми и ясными изнутри становятся женщины, когда их зовут сестрами. Прав Каниш: к чему им глупые украшения?

Под вечер в крепость приходит великое счастье. Возвращается со своим отрядом Ян Жижка, да не с пустыми руками. В Ожице взяли они пленников и обменяли их на своих братьев, что захвачены были в неравном бою при Судомерже. Бедная крестьянка, та самая, что потеряла свое дитя, обнимает своего возвращенного мужа.

Любош поспешно отворачивается. Каково им — эта желанная встреча, но нет с ними единственной дочери.

На других лицах счастья больше, а Любош осторожно протискивается сквозь толпу. Ему любопытно взглянуть на Жижку, да и привет от Желивского передать надобно.

Так вышло, что в Праге Любош видел одноглазого рыцаря лишь мельком. Тогда, на рассвете, в храме Снежной, и еще издалека, в суматохе боев за Мала-Страну.

Второй гетман Табора что-то выговаривает седой крестьянке. Наверное, за то, что та пыталась приложиться к его руке. За мужа или за сына?

Жижка действительно могуч, а латы под плащом делают его еще тяжелее. Только волосы на грузной голове и длинные усы — на самом деле темные, лишь начали седеть.