Слуховая трубка

– Я готова пожертвовать собой, только бы избавиться от этих страшных существ, – ответила Наташа. – По мне уж лучше страдать от вони, чем остаться без носа.

– Извините за то, что вас прерываю. – Из-за куста жасмина показалась голова Джорджины. – Но вы знаете, с тех пор как я приехала сюда десять лет назад, я не видела ни одной мыши и ни одной крысы.

– Гадючина! – Наташа ткнула пальцем в сторону куста жасмина. – Не советую вам разговаривать с Джорджиной Сайкс. Опасная, бессовестная, злобная женщина! – Наташа крепче обмотала голову розовато-лиловым шарфом. – Гнусная рептилия! – Продолжая ругаться, она удалилась.

Джорджина подошла и села.

– Если говорить объективно, эта Наташа просто вызывает отвращение, – начала она. – Я придумала ей особенное прозвище – зову ее Святошей-распутницей. Все эти сказки про крыс – сплошной вздор: она просто лжет. Распутница – чтобы заработать немного славы, продала бы белому работорговцу собственную мать. У нее, как у Гитлера, комплекс власти. Выдумала крыс размером со спаниелей точно так же, как свои милые беседы со святыми ростом с телеграфные столбы. Все с одной целью – приобрести больше власти. Человечеству здорово повезло, что ее закрыли в доме для престарелых.

– Надеюсь, вы правы и здесь нет никаких гигантских крыс, – ответила я. – Всегда боялась мышей и крыс, хотя, как мне кажется, большинство животных люблю.

Джорджина с любопытством покосилась на мое вязание:

– Если уж речь зашла о животных, это у вас на спицах тужурка для ужа?

Я не ждала, что она узнает еще не законченный шарф, но заметить, что вяжу я не спицами, а крючком, могла бы.

– Нет. – Я немного рассердилась. – Не тужурка.

– Откуда вы взяли такую тошнотворную зеленую шерсть? От этого цвета я начинаю клацать зубами.

– Иногда вы слишком критичны, Джоржина. Эту красивую зеленую шерсть мне любезно подарила Мод. Она напоминает мне приятные краски весны, например первые листочки каштанов.

– Надеюсь, вы не собираетесь это носить, – буркнула Джорджина, словно не замечая моего упрека. – Вы будете похожи на утонувшего во время потопа Ноя. Зеленый не ваш цвет. Вы и без того слишком зеленая.

– Вы же не ждете, чтобы я выглядела, как девица на первом балу? – парировала я. – Кроме того, Ной никогда не тонул, у него был ковчег с животными.

– Всем известно, насколько неточна Библия. Да, Ной отплыл в ковчеге, однако, напившись, упал за борт. Миссис Ной вышла на корму и увидела, как он тонет, но спасти даже не пыталась, поскольку наследовала весь скот. В те дни люди вели жалкое существование, и скот для них все равно что банковский счет.

Джорджина поднялась и бросила окурок в Пчелиный пруд; послышалось неприятное шипение.

– Вы куда? – спросила я. Мне нравилось с ней разговаривать.

– Пойду, почитаю роман, так что вы можете продолжать вязать свой гадкий носок. – Она удалилась с немного скрипучим изяществом, оставив за собой запах, напомнивший мне об улице ля Пэ.

Почтовая открытка пришла ко мне с вечерней почтой. Она представляла собой цветное изображение шотландского гвардейца и козла, марширующих в Букингемский дворец.

«Мадам в хорошем настроении. Вчера вдвоем смотрели крокетный финал. Очень волнующий матч. Оба весьма устали. Мадам посылает наилучшие пожелания. Надеемся, открытка застанет вас в таком же доб. здравии, в каком покидает нас. Искренне ваш, Б. Макгрейв».

Магрейв любезно информировал меня о здоровье матери. Интересоваться спортом в сто десять лет – поразительно, но жизнь матери была куда легче моей. Покинув Ирландию в восемнадцать лет, она понеслась по кругам безумных удовольствий. Игра в крикет, охота, походы на распродажи, покупки на Риджент-стрит, бридж, массаж лица у мадам Померой, старомодные салоны красоты близ Пиккадилли-серкус. То, что мать не поспевала за модой, составляло часть ее очарования. Мы всегда приезжали либо слишком рано, либо опаздывали. Помню, заявились в Биарриц в снежную бурю в феврале. Мама восприняла погоду как личное оскорбление. Она считала, что Ривьера где-то на экваторе и снегопад в Биаррице – свидетельство того, что Земля меняет полюса и сходит с орбиты. Мы оказались единственными постояльцами в огромном, размером с вокзал «Виктория», отеле. «Неудивительно, что люди не едут в Биарриц, – заявила мать. – Ни единой живой души. На следующий год отправимся в Торки. Там дешевле и климат намного мягче».

В Монте-Карло мать забыла о погоде, решив, что ее истинный дом – казино. Я же флиртовала с клерком из туристического бюро. Он продал нам билеты в Таормину, и мы отбыли на Сицилию. В Таормине я закрутила роман со старшим официантом по имени Данте. Он нам очень дешево продал картину Фра Анджелико, которая оказалась не подлинником, и поэтому наша сделка получалась не такой выгодной, как мы думали. Зато погода стояла прекрасная, и бугенвиллея была в полном цвету.

Вернувшись в Рим, мы любовались итальянскими офицерами в великолепных синих плащах с головными уборами, напоминающими черные ведерки для угля.