Смена

Довольно быстро выявилось и Люськино увлечение Костяном, вожаком буровской белокостной стаи. Я украдкой разглядывала этого невысокого коренастого парня и все не могла взять в толк, на что же польстилась обычно избирательная Люся. «Кого ебешь, кого хоронишь?» – сказал мне при знакомстве Костян, улыбаясь. Было заметно, что сентенцию эту он долго хранил в ожидании случая эффектно ввинтить в разговор. Я искренне не знала, что ответить, но Люська уже рассыпалась таким звонким смехом, что отвечать стало будто бы и не нужно. Она как-то окончательно и бесповоротно включила режим влюбленной дуры. Стеснявшаяся своего простоватого имени, представилась Костяну Милой, то и дело обращалась к нему с расспросами, на которые не ждала ответов, потому что отвечала сама, забывала сказанное минуту назад, перекидывала ногу на ногу, с простодушным бесстыдством садилась к нему на колени, а он периодически от души шлепал ее по жопе, отчего она повизгивала, восторженно рдея. С одной стороны, зрелище было не очень приятным. С другой, каждую секунду этого докучливого кокетства я восхищалась ее умением показывать чувства – честно, открыто. Не так, как делаю я.

Годы на роли второго пилота в Люсином экспансивном соблазнении парней на вечеринках породили между нами крылатое выражение: «Свали, только по-тихому». Она прямо так и сказала мне однажды, застолбив после долгих окучиваний в баре симпатичный вариант. И, судя по тому, как крепко Люська сидела у Костяна на коленях, она вот-вот готова была произнести легендарную фразу. Я уже думала оставить ее, решив, что получила достаточную на сегодня дозу социальных взаимодействий, как ребята предложили поиграть в покер. А это уже в корне меняло дело.

И вот почему.

И вот почему

Забиравший меня из школы дядя Витя весьма фривольно относился к родительскому наказу делать со мной уроки. Куда интереснее карт контурных дяде Вите казались карты игральные. Пара, флеш, фул-хаус, каре. Такая у нас с ним была математика.

Про дядю Витю надо знать следующее: он был мужем моей бабушки, сначала вторым, а потом четвертым. В перерыве был другой, стремительно закончившийся муж, чьего имени я сейчас и не вспомню. А также некоторые приходящие, не задерживавшиеся надолго элементы, которым бабушка на вопрос: «А супруг когда дома будет?» – отвечала: «Года через два-три, если выйдет по УДО». У них были сложные, полные драм отношения: дядя Витя считал, что своим разводом во время «отсидки» бабушка его предала. Передачками, правда, не брезговал. Как-то раз она зачем-то взяла меня с собой туда.

Мы ехали на двух автобусах, электричке и такси, толкались в очереди часов пять и лишь сорок минут общались с дядей Витей. Дядя Витя болтал со мной куда охотнее, чем с бабушкой, приняв от нее пакет мятых карамелек без энтузиазма. «Денег нету, Виктор», – говорила бабушка, смутно чуя укор в дяди-Витиных вздохах. Когда бабушка отошла, дядя Витя зачем-то уточнил, чем меня кормили сегодня на завтрак. Я честно ответила, что кормили меня колбасой, сыром и шоколадной пастой. Дядя Витя опять вздохнул о чем-то и зажевал конфету, осторожничая в силу отсутствия должного количества зубов.

(На самом деле ничего из этого не произвело на меня такого впечатления, как начальник дяди-Витиной тюрьмы. На красной спортивной машине, в шубе, черных очках, с палкой-посохом, он был похож на появившегося из стылой мглы Гендальфа и 50 Cent'а одновременно.)

Потом дядя Витя вернулся. И снова зажил вместе с бабушкой. Периодически он, не находя partner in crime в нашей праведной семье, привлекал меня для всякого рода безобразий: читал мне матерные частушки и учил играть. Не знаю, сколько бы длилась наша странная дружба, но брошенная как-то в телефонном разговоре с одноклассницей фраза «Да он тот еще фраерок» (сплетничали про новенького) не встретила родительского одобрения. Так дядя Витя больше не составлял мне компанию из школы до дома, а уроки я начала делать сама, списывая с решебника.

Карты с тех пор я не разлюбила – поигрывала, когда было с кем. С кем, надо сказать, было редко: общажный покер если и случался, то превращался в шалман-базар. Все жадничали на входном банке, играя на неинтересные сто рублей, без которых, ясное дело, не было ни ощущения риска, не желания победить. Больше галдели не по делу.

Так что инициативу «буревестников» я восприняла с энтузиазмом. Спросила только: «На что играем?» – «А на жопу Милкину и играем», – ответил Костян и широкорото захохотал. Я ничего не ответила, посмотрела на Люсю с лицом типа «Серьезно?», а она потупилась как дурочка, мол, ну такой он у меня, шутник.