Смерть по-соседски

Я вытащил их и уже собрался уходить, когда в голову пришла неожиданная мысль. Вновь наклонившись к мертвецу, я обыскал его еще раз, но в карманах не было ничего, кроме пачки американских денег, перетянутых резинкой поперек лица давно почившего президента. Подумал и переложил их в свой карман. Ему они не нужны, а мне пригодятся. Никаких документов у него не оказалось, и я перешел к другому убийце. У этого не оказалось даже денег, не говоря уже о каких-то документах. Оставался последний, верно послуживший мне щитом. Перевернул его на спину и начал методично обыскивать, измарав руки в крови. Он лежал на спине, и глаза его были открыты, а я, теряя всякую надежду найти хоть какое-нибудь указание хоть на что-нибудь, по второму разу проверял содержимое его карманов, в которых также было пусто, когда вдруг почувствовал, что его глаза не просто открыты, а смотрят на меня! Подонок был жив! Я наклонился к его лицу и, встряхнув его за отворот пиджака, спросил, стараясь не закричать:

– Где девушка?! Куда вы дели Катю?!

Убийца тихо застонал, но глаз не закрывал, продолжал смотреть на меня. Я еще раз тряхнул его, и он снова простонал. Очевидно, потряхивания разбередили его раны, но боль приводила его в чувство, а я не собирался позволить ему скрыться в спасительном забытьи.

– Я спрашиваю, где девушка, которую вы похитили?!

Раненый убийца скривил рот, и я услышал его тихие слова:

– Везучий… урод… – и закрыл глаза. В этот раз навсегда.

Я встал с колен и прошел в ванную. Надо было смыть кровь, чужую кровь. Отражение в зеркале мало напоминало мою довольную обычно физиономию, но это был я, хотя вряд ли уже тот, кто еще вчера ныл по поводу каких-то мещанских атрибутов счастья. Налюбовавшись, я хотел положить пистолет куда-нибудь поближе и вдруг заметил лежащий на полке телефон. Еще не веря в свою удачу, я схватил его и нажал на кнопку – на большом дисплее высветился номер. Дрожащими руками я спрятал телефон в карман и, торопливо смыв с себя кровь, вытерся висящим на позолоченном крючке полотенцем. Моих отпечатков было столько, что если бы я попытался их стереть, мне пришлось бы вычистить весь номер, и, поразмыслив, отказался от бессмысленной затеи.

Как и в доме на Ордынке, меня посетила мысль, что отпечатков моих пальцев все равно нет ни в одной картотеке, а если меня схватят внизу, то и пистолета хватит, чтобы остаток жизни я провел в самых крытых лагерях моей необъятной родины, в которой заведений подобного типа было предостаточно.

Перед дверью я вновь остановился, вспоминая, не остались ли здесь какие-нибудь факты, могущие навести полицию на мой след, когда одна мысль пронзила меня, чуть не вызвав инфаркт. Конечно, есть! Как я мог забыть об этом?! Ведь Гера специально для меня приобрел портфель, в котором лежали документы на переоформление его квартиры, доверенность, выписанная на мое имя, и еще какие-то бумаги, в которых также могло упоминаться мое имя. Я помнил, где лежал портфель, и, ощутив запоздалый страх, кинулся в комнату, где он и должен был находиться.

Черный, из кожи какого-то динозавра, портфель-сумка лежал на кровати, на которой ночью спал Герман. Постель была не убрана, но портфель оказался закрыт. Надеясь, что все бумаги по-прежнему в нем, я схватил его и уже хотел выскочить из комнаты, когда увидел на прикроватном столике фотографию ребенка в дорогой рамке. Это был, вне всякого сомнения, Герин сын. И размерами, и чертами лица мальчик так походил на моего одноклассника, что мне показалось, что это фотография его отца в юности. Лишь присмотревшись, я понял, что не ошибся, и это его сын, который был сфотографирован в детском парке развлечений.

Открыл портфель, положил туда фотографию, чувствуя вновь подступивший к горлу комок. Надо было торопиться, а я все никак не мог покинуть номер, где мертвецов было в пять раз больше, чем живых.

У выхода я остановился и, наклонившись к неподвижно лежавшему Герману, с опаской взял его за кисть в надежде нащупать хоть какой-то пульс, но мое сердце билось так оглушительно громко, что санитар из меня все равно не вышел бы. Впрочем, выступившая на его губах кровь говорила сама за себя – Герман был мертв, и при всем желании я не мог его воскресить.

Поднялся с колен и еще раз осмотрелся в номере на предмет улик против меня. Вроде бы ничего не осталось. Прихватив Герин пиджак, в который можно было завернуться и еще осталось бы место двоим, я в последний раз посмотрел на мертвого друга, ценой своей жизни спасшего меня, и тихо, почти про себя сказал:

– Прости, Гера…

Я вложил ему в руку пистолет, с которым было хоть и жаль, но необходимо расстаться, и вышел из номера…

Часть четвертая

По коридору навстречу шла пожилая, ухоженная женщина иностранка – она улыбнулась, когда проходила мимо. Я попытался улыбнуться ей в ответ, но, наверное, у меня вышло не очень приветливо, потому что она поспешила отвернуться. Ну и ладно. Меньше сможет рассказать, когда в гостинице начнется переполох и доблестная полиция начнет допрашивать всех постояльцев гостиницы, живущих на этом этаже.