Смерть за добрые дела

В официальных источниках ничего нового по делу об убийстве телеведущей сегодня не появлялось, но следствие может не спешить обнародовать информацию. Надо сначала разведку произвести. Хотя бы минимальную.

Оделся Дима максимально нейтрально. Джинсы, кроссовки, курточка скромная. Можно и за грибника сойти, и за рабочего в поисках вахты.

На центральной улице ворота, укрывающие один из особняков, распахнуты, двое мужчин ковыряются в отпирающем механизме. Полуянов подошел, спросил искательно:

– Мужики, работы нет?

Один из трудяг разогнулся:

– А что можешь?

– Электрика. Сантехника. Плитку положить.

Не наврал – действительно умел. Надька очень гордилась.

– Фархутдиновы вроде ищут, – подключился второй рабочий.

– Не, им садовник нужен. За проживание, – отмахнулся первый.

– Это не подходит. Мне надо семье деньги слать, – разыграл огорчение Дима.

– Да не найдешь ты так ничего, – посочувствовал более дружелюбный трудяга. – Тут, типа, элита. Они из фирм нанимают.

– Слушайте. А это ж тот поселок, где телеведущую грохнули? – изобразил любопытство Полуянов.

– Ага, – кивнул трудящийся. – Ангелинку, которая «Три шага до миллиона» вела. Хочешь, ее дом покажу?

– А че мне ее дом? – хмыкнул Дима. – Раз померла, работы точно не даст.

– Сама не даст. А наследники объявятся – наверняка все перестраивать будут.

– Но пока же не объявились?

– Пока нет. Дом горничная сторожит. Эконом с кухаркой на родину уехали.

– Ладно, мужики. Спасибо. Пойду еще поброжу.

Но больше на пути никаких открытых ворот и ни единого встречного.

Дима свернул с центральной улицы на Цветочную. По номерам домов понял, что придется мимо жилища Зевса проходить, и сделал крюк, зашел с другой стороны. Особняк Ангелины оказался угловым, калитка из логова Анатолия Юрьевича вроде бы не просматривалась.

Полуянов стряхнул с себя образ робкого работяги и уверенно позвонил в домофон. Тишина. Снова нажал на звонок – и снова калитка не щелкнула, переговорное устройство молчит. Марта не слышит? Не хочет вступать в беседы с посторонним? Или ее нет дома? А если перемахнуть через забор и позвонить в дверь, как поступит? Какую-нибудь тревожную кнопку нажмет или все-таки откроет?

С тех пор как стал ведущим «Несерьезных новостей», Дима законов не нарушал. Но в прежние лихие и яркие времена приходилось. Да и чего бояться? Хозяин хотя бы за охотничье ружье может схватиться, а горничная что ему сделает? Тем более если в доме одна? Даже если вызвала подкрепление, он успеет, прежде чем появится вневедомственная охрана, или с кем там у них договор, хотя бы взглянуть ей в глаза. И удрать.

Больше не сомневался. Перемахнул через забор, быстро пробежал по двору к входной двери. Тут звонка не имелось, и Дима постучал. Прислушался: ни шагов, никаких других звуков.

На всякий случай взялся за ручку – и дверь неожиданно подалась.

Идеально прибранный дом. Коридор плавно переходит в единое пространство – кухню-гостиную. Везде полумрак: хоть и день, шторы плотно задернуты.

– Есть кто-нибудь? – позвал Дима.

В ответ снова – ни шороха, ни звука. Он забеспокоился. Одно из двух: или горничная в полной панике (и, конечно, уже успела вызвать подмогу), или с ней что-то случилось. Уйти и оставить дом не запертым прислуга вряд ли могла.

– Марта, не бойтесь! – крикнул Полуянов. – Я не грабитель!

Опять тишина. Первый этаж благодаря свободной планировке и второму свету просматривался целиком. Единственная комната с закрытой дверью оказалась спортзалом, и там не обнаружилось никого.

Дима взбежал на второй этаж. Снова позвал:

– Марта, пожалуйста! Я хочу поговорить!

Но в ответ только часы пробили. Дима отыскал их взглядом, машинально взглянул на циферблат: четверть третьего.

Ему вдруг стало страшно. Больше не старался соблюдать политес. Начал, одну за одной, распахивать двери в комнаты. Хозяйская, по виду, спальня – пустая. В кабинете тоже никого, как и в претенциозной «зале» с огромным телевизором. А в четвертой по счету – скромно, в сравнении с остальными, обставленной – комнате на полу, лицом вниз, лежала женщина.

Он сразу понял, что это Марта. И она мертва.

* * *

С раннего утра Зевса одолевала тревога. Хотя уснул только часа в четыре, с первыми лучами тусклого осеннего рассвета будто в грудь толкнули, и попытки снова задремать успехом не увенчались. Встал, накинул халат, с неудовольствием увидел в зеркале: потрепанный, старый. Под глазами мешки.

«Да ты и в юности никогда не был богом!» – ехидно усмехнулся внутренний голос.

На душе тошно. Во рту горечь. Выпил смекты – не полегчало. Сварил кофе – затошнило от первого глотка. Отставил чашку, прошел на второй этаж, в кабинет. Кресло стояло не у стола – давно перенес к окну, откуда часами, сквозь просвет в портьерах, смотрел на соседский дом. Там по-прежнему ни шевеления, ни шороха. Кухарка с экономом уехали, а сама Марта даже во двор не выходила.

И на его сообщения со звонками по-прежнему не отвечала.

Похоже, действительно все кончено.

* * *