Смертельный рейс

Лешка положил голову друга на колени и сидел так, прислонившись к стволу дерева и вытянув ноги к костру. Он говорил и говорил. Рассказывал, как познакомился со своей девушкой, рассказывал, как они ездили отдыхать на озера. А еще он тогда подрался с двумя парнями, которые хотели отбить у него девушку, и угодил в милицию. А потом эти же парни пришли его выручать, и они подружились.

Сашка постанывал во сне, что-то хрипело в его горле, но потом он затихал. Лешка успокаивал друга, говорил, чтобы тот не волновался. Вот отдохнут, он сделает волокушу и потащит его к своим. А идти им осталось уже недалеко. Скоро людные места, а там госпиталь. Он поглаживал Сашку по голове, чувствуя его горячий лоб.

Пивоваров задремал уже под утро, когда погас костер. Сон сморил его, и глаза закрылись сами собой. В его беспокойном сне они шли вдвоем, сражались с медведями и лосями, отстреливались от вражеских диверсантов, а в каком-то поселке их ждал оркестр и девушки с цветами. И какая-то трибуна, с которой все постоянно говорили речи о крыльях Алсиба.

Лешка проснулся, когда уже совсем рассвело, и понял, что Сашка Боровиков умер. Лицо под его рукой стало совсем холодным. Внутри у Лешки все вдруг закаменело. Он понял, что снова остался один. Как быть? В кабину самолета Сашкино тело ему одному не поднять – оно вдруг стало неподъемным.

Ножом и толстым суком он смог к середине дня вырыть яму всего с полметра глубиной. Мешали корни деревьев и камни. Он завернул Сашку в парашют, обвязал стропами и стащил в вырытую яму. Сверху он насыпал земли и сложил все камни, какие только мог найти в округе. Получился холм почти в метр высотой.

Лешка стоял с непокрытой головой и думал, что сегодня он осиротел так, как, наверное, не мог осиротеть, даже потеряв в детстве родителей. Здесь, в тайге, он остался один, без надежды выжить. И товарища пришлось закопать на скорую руку, и не будет у Сашки торжественных похорон, как у настоящего героя. И некуда будет принести ему цветы. Он понимал, что никто никогда не перезахоронит его на кладбище. Ему самому это место не найти потом никогда. Да и что с ним самим будет?

Пивоваров приложил руку к холодным камням, прощаясь, а потом повесил на шею свой узелок с копченым мясом и двинулся в путь. Он успел отойти метров на двести и обернулся от странных звуков. Он увидел двух медведей, которые ходили по полянке возле могилы и принюхивались. Потом стали ворошить свежесложенные камни.

Лешке сделалось жутко от мысли, что медведи могут разрыть могилу. Что будет потом, он даже боялся представить. Закрыв лицо руками, он ринулся прочь от самолета, в тайгу. От всего подальше. Сволочи, сволочи! Буду мстить за пережитое, за то, что я вынужден сделать. Убивать буду, на фронт пойду. А не пустят, так убегу. В штрафбат пойду рядовым, чтобы с винтовкой в руках убивать. И самому сдохнуть. После всего этого только сдохнуть. Как же теперь жить-то с таким грузом на душе?

Граница была уже совсем близко. Казанков и Перегудов шли уверенно и быстро. Сосновский еле успевал за своими проводниками. Или охранниками. А может, и конвоирами. Эти два разных человека удивляли его много дней, пока они шли через тайгу к советско-китайской границе. Примерно одного возраста – около сорока пяти лет, даже похожие внешне, они были очень разными по характеру. Оба убежденные противники социализма, оба боролись, как можно было понять, за возврат к прежнему буржуазному режиму. Впрочем, форма правления не имела для них большого значения. Главное, чтобы Россия была без большевиков. Макар Казанков во имя своей цели готов был убивать всех направо и налево. Сосновский даже заподозрил в нем склонность к садизму. Макару неважно – кто и какая причина, главное – ненависть, которую возможно реализовать физически.

А вот Андрон Перегудов был другим человеком. О своей ненависти к большевикам он не любил говорить. Он вообще говорил мало, и почти никогда о политике. Была в нем какая-то затаенная боль или, точнее, тоска. Смог бы он убить? Наверняка. Иначе бы его сюда не послали. И, наверное, убивал кого-то: чекистов, милиционеров. Он тоже был враг, но враг не переполненный злобой, а враг идейный. И если Казанков открыто утверждал, что не верит ни в бога, ни в черта, то Перегудов носил нательный крест и относился к нему очень трепетно. Украдкой молился перед сном и целовал распятие.

Вот этого Сосновский никак не мог понять. Ладно, веришь ты в бога, сторонник ты человеколюбия и всепрощения. Так как же ты можешь при этом убивать? В Красной армии тоже есть верующие, чего греха таить. Но они сражаются и убивают врага, который пришел на их землю, они Родину защищают. Святое, так сказать, дело. А эти диверсанты? Они ведь против своего народа идут. Не понять.

Сумерки опускались быстро. Так всегда в тайге в эту пору. Перегудов и Казанков ловко в два топора свалили сухое дерево. Порубили, как смогли, на дрова. Это будет очаг на ночь, возле которого придется спать.